Вуд быстро затрусил по улице, тесно прижимаясь к домам.
Уже темнело. До захода солнца он успел пробежать добрых три мили. Запыхавшись, он остановился у громадного здания “Морнинг пост”. Здание казалось неприступным.
Он наблюдал за входной дверью главного подъезда, выжидая момент, когда кто-нибудь распахнет дверь так, чтобы можно было проскочить внутрь. С надеждой смотрел он на подходившего к двери пожилого джентльмена. Однако тот мягко, но решительно отпихнул его. Вуд обнажил клыки, для него это была единственная форма ответа. Человек торопливо закрыл за собой дверь.
Тогда Вуд избрал иную тактику. Он увязался за высоким тощим человеком, лицо которого казалось добрым, несмотря на выражение угрюмой сосредоточенности. Вуд неуклюже завилял хвостом, демонстрируя свои дружеские намерения. Высокий человек остановился, почесал Вуда за ушами, но в дверь не пропускал. Однако, прежде чем человек успел закрыть ее, Вуд неожиданно прыгнул, чуть не сбив его с ног, и, оказавшись в вестибюле, понесся между бесчисленными ногами к лестнице. Высокий человек даже выругался ему вслед.
Вуд миновал этаж за этажом. Вот наконец он у двери отдела новостей. Он остановился, перевел дыхание. Потом зажал ручку двери в зубах и повернул ее.
Ударила едкая волна табачного дыма, уши пронизала боль от грохота и шума.
Пробираясь между рядами заваленных бумагами столов, он с надеждой оглядывался по сторонам и видел людей, склонившихся над машинками, не замечающих ничего, кроме своей работы; юнцов, бегом разносящих между столами пачки бумаг… Он дрожал от волнения. Ведь это были люди, которые могли повлиять на Мосса и помочь ему, Буду. Кто же, как не они!
Лапой он слегка дотронулся до ноги репортера, печатавшего на машинке, поднял морду, заискивающе поглядел на него. Репортер посмотрел под стол и отпихнул Вуда.
— Отвяжись, — сказал он сердито, — иди домой.
Вуд отпрянул. Мозг его напряженно заработал: как же ему изложить свою историю? Чем заменить слова человеческой речи? И его осенило: он же специалист по шифрам и кодам…
Вуд залаял, чередуя длинные протяжные звуки с короткими. Испуганно завопила женщина. Репортеры повскакали с мест и встали плотным кругом, не смея подойти к Вуду вплотную. Вуд пытался пролаять текст азбукой Морзе и с надеждой искал глазами того, кто поймет его. Но встречал в ответ лишь неприязненные, холодные взгляды.
— Это та самая псина, которая напала на меня внизу, — сказал высокий худой человек.
Вуд залаял было снова, но из отделенной стеклянной перегородкой клетушки вышел редактор.
— Что за шум? — строго осведомился он и увидел Вуда. — Убрать к чертям этого пса!
— Вот, вот! Уберите-ка его отсюда! — заорал худой.
— Слушай, Гилрой, он же очень милый и ласковый пес. Посмотри-ка на него своим гипнотическим взглядом.
Вуд моляще впился глазами в Гилроя. Хоть он так и не смог объясниться, но автора статей о кататониках он нашел! Гилрой шел прямо на него, произнося обычные в таких случаях фразы, которыми успокаивают разбушевавшихся собак.
Вуд так был близок к успеху! Ему бы только суметь добиться, чтоб его поняли, прежде чем поймают и выдворят.
Прыгнув на стол, он смахнул на пол банку чернил, растекшуюся темной лужей. Не теряя ни секунды, он зубами схватил лист белой бумаги, обмакнул лапу в чернила и попытался писать.
Но лучик надежды мгновенно погас. Собачьи когти — это не человеческий палец. На бумаге просто получился отпечаток лапы.
Уныло, не сопротивляясь, чтобы не злить Гилроя, Вуд позволил завести себя в лифт. Он опять неуклюже завилял хвостом. Потом сел и попытался состроить гримасу, которая на человеческом лице показалась бы дружелюбной. Гилрою она понравилась. Он потрепал Вуда за холку и решительно выставил за дверь…
Вуд не отчаивался. Как бы то ни было, он сумел проникнуть в редакцию и обратить на себя внимание. Он знал, что печать — это единственная сила, способная повлиять на Мосса. Осталось лишь решить проблему коммуникации. Но как? Писать лапой он не мог, а азбуки Морзе никто в редакции не понял.
Вуд долго рыскал по улицам, завидуя ступающим вокруг него человеческим ногам. Владельцы этих ног обладали способностью выражать самые тонкие оттенки мысли и чувств речью, письмом… Его же голос был всего-навсего хриплым пронзительным лаем, раздражающим людей; лапы — пригодны только к бегу, а заостренная морда не могла выражать никаких человеческих чувств.
