Трауб не мигая смотрел в бинокль на правую руку Кеттриджа, когда осужденный вскочил на ноги и завывая сорвал с себя куртку. Левой рукой он зажал правое запястье, и тогда Трауб увидел, что кожа на запястье темнеет. Сначала она стала красной, потом темно-пурпурной. Пальцы судорожно сжимались и разжимались, и Кеттридж на своем стуле дергался и извивался, как дервиш.
— Так, — подбадривал Уэлтмер, — так, правильно. У вас получается. Сосредотачивайтесь! Так! Сожгите эту гнилую плоть. Будьте подобны карающим ангелам господним. Уничтожьте эту гадину! Так!
Кеттридж уже сорвал рубашку и видно было, как темнеет его кожа на всем теле. Он с криком вскочил со стула и спрыгнул с платформы, упав на колени в траву.
— О, чудесно, — кричал Уэлтмер. — Вы настигли его своей Силой. А теперь взялись по-настоящему! Пошли!
Кеттридж корчился, извивался и катался по траве, как угорь, живьем брошенный на раскаленную сковородку.
Трауб больше уже не мог глядеть. Он положил бинокль и пошатываясь побрел вверх по проходу.
Выйдя за пределы стадиона, он пешком прошел несколько кварталов, прежде чем опомнился и позвал такси.
Род СЕРЛИНГ
КОГДА СПЯЩИЕ ПРОСЫПАЮТСЯ
Две колеи Объединенной Тихоокеанской змеились, прокладывая себе путь от Невадской магистрали к югу, и уползали в безбрежные, иссушенные солнцем пространства Мохавской пустыни. И когда раз в день сверкающий, обтекаемой формы курьерский поезд “Город Сент-Луис” с громом проносился по этим рельсам мимо торчащих иглами вулканических утесов, мимо далеких, похожих на зубья пилы, вознесенных в небо гор, мимо мертвого моря шлака и зарослей ломкого, пропитанного креозотом кустарника, его появление каждый раз казалось вторжением чего-то чуждого в этот мир и его время.
И однажды… только однажды… невозможное случилось. Стальная связь, смыкавшая поезд с землей, распалась. С грохотом низвергнулся он с порванной нитки колеи и врезался в покатый песчаный бок бархана, и гул взрыва заставил содрогнуться эту тихую пустыню. Вслед за локомотивом и вагоны рухнули с насыпи, громоздясь друг на друга, как кошмары во сне. “Город Сент-Луис” агонизирующим железным зверем с пятнадцатью раздробленными позвонками распростерся на подиуме пустыни…
Крытый грузовик с натугой карабкался по склону на границе пустыни и гор по направлению к нависшему скалистому карнизу. Мотор его стонал и задыхался в раскаленном воздухе. За грузовиком впритык следовал небольшой “седан”. Выбравшись на карниз, грузовик отвернул влево и пропустил вперед легковой автомобиль, который остановился через несколько футов. Водитель грузовика дал задний ход, покуда машина не пришлась кузовом ко входу в пещеру. Двое мужчин вышли из кабины грузовика и двое из “седана”. У заднего борта грузовика все четверо сошлись. Они напоминали группу тихих генералов, которые собрались, чтобы проанализировать ход едва отгремевшего решительного сражения, потные, смертельно усталые, но победившие.
Только что совершенное ими и в самом деле было победой. Они провели операцию, которая требовала точности хронометра, помноженной на скрупулезный расчет, логику к мощь массированного нашествия. И все сработало, превзойдя их самые смелые, самые оптимистические надежды. Ибо в кузове грузовика, аккуратно сложенные в тяжелые, недвижные штабеля, находилось два миллиона долларов в золотых слитках.
Высокий мужчина с тонкими чертами лица и спокойным, умным взглядом был похож на профессора из колледжа. Его звали Фаруэлл, и он был доктором физико-химических наук, специалистом по ядовитым газам.
— Чистая работа, джентльмены, — сказал он с тонкой улыбкой.
Следующего звали Эрбе. Он был почти одного роста с Фаруэллом, но хрупкие покатые плечи и бледное, ничем не примечательное лицо молодили его. Эрбе был экспертом в области механики и конструирования.
С ним рядом стоял Брукс. Широкоплечий и коренастый, с заметной лысиной, заразительной улыбкой и техасским акцентом, он знал о баллистике больше, чем почти любой другой из живущих на земле. Кто-то однажды заметил, что, мол, у Брукса мозги из пороха, ибо этот человек был буквально прирожденным гением во всем, что касалось взрывчатых веществ и оружия.
