— А кто это был? — осведомился мистер Чиано. — Вы не помните, как их звали?
— У меня где-то записано, — сказал Лейер. — Наизусть я, конечно, не помню. Кажется, Уильям Клейфилд и… э… Сидней Уайнбаум. И еще субъект по имени Пистолетчик. Гм. Ах, да, еще беглый каторжник. Как же его звали? Фелч или Велч?
— Сидней Уайнбаум? — с удивлением повторил мистер Чиано. — Так вот, значит, куда он делся!
— Мистер Уайнбаум? Да-да. Я подобрал ему специальный маршрут по Франции семнадцатого века. И получил за это вон те два стульчика в стиле Людовика Четырнадцатого.
— А Уилли Боксер? — спросил Карл. — С ним что?
— Какой еще Уилли?
— Да Клейфилд, Уилли Клейфилд. Он куда отправился?
— Ах, он? Ему требовалось надежное убежище, пока шум не поутихнет, — так он, кажется, выразился.
— А то, что он из банка взял, он с собой захватил или как?
— Какой-то чемоданчик у него с собой был. И в отличие от большинства он кое-что уплатил мне вперед. Клялся, что вернется недели через две и отдаст остальное. Но так и не вернулся.
— А куда он отправился?
— В тысяча триста пятидесятый год. И до сих пор там остается.
— Скажите мне, — начал мистер Чиано, — а почему мы должны ждать столько же времени здесь, сколько человек находится там? Вот, скажем, Гэнси. Почему вы его просто не переведете сюда, вычтя четыре часа из будущего?
— Этого я сам точно не понимаю, — признался Лейер. — Над такими проблемами я, собственно, сейчас и работаю. Конечно, дело очень упростилось бы, но существует жесткая и нерушимая взаимосвязь между ходом субъективного времени того, кто совершает переброску, и того, кто ей подвергается. То есть чтобы пробыть там четыре часа, необходимо, чтобы здесь тоже прошли четыре часа. Этому я и намерен посвятить свои дальнейшие исследования. И еще надо как-то обеспечить абсолютную точность, чтобы сразу попадать не просто в нужный месяц нужного года, но и в точно обозначенную секунду указанного дня. И точно в нужном месте. Возможности неисчерпаемы, мистер Чиано. — Глаза Лейера загорелись фанатическим огнем. — Человек сможет увидеть, как укладывался последний камень Великой Пирамиды, с вершины холма он увидит пожар Рима, увидит кровавый набег гуннов, увидит, как Микеланджело завершает Давида, увидит битву при Ватерлоо. Сколько можно увидеть! Своими глазами, без затраты лишнего времени, в течение всего лишь нескольких минут!
Лейер, раскрасневшись, умолк, и наступила странная тишина.
Он вдруг заметил, что его собеседники смотрят на него подозрительно и тупо. Его оживление сразу угасло, лицо приняло обычное кислое выражение.
Сеффен отхлебнул скверный кофе.
— На этом, пожалуй, можно сделать неплохое дело, — заметил он.
Вззз… Дверь камеры закрылась. Одна за другой последовали три оранжевые вспышки. Пять секунд. Раз, два, три. Пять секунд. Раз, два, три…
Лейер подошел к пульту. Замелькали годы. 1690, 1691, 92, 93, 94…
Ровный гул, к которому они уже привыкли, снова начал переходить в пронзительный вой. У них зазвенело в ушах… Но тут же вой перешел в глухой и низкий рев, а потом совсем замер.
Замигала зеленая лампочка. Все взгляды были прикованы к двери камеры.
Лампочка вспыхивала, и они со все возрастающим напряжением ждали, когда же откроется дверь.
Окончилась нестерпимо долгая минута, и началась другая…
— В чем дело? — крикнул мистер Чиано. — Почему она не открывается?
— При отправлении в прошлое не обязательно соблюдать точность до ничтожной доли секунды, — ответил Лейер, — но при возвращении необходима абсолютная точность. Иначе могут возникнуть необратимые разрушения. Вот как лифт замедляет движение, чтобы остановиться на уровне этажа. Ну вот!
Вззз! Дверь открылась.
Гэнси сдернул кислородную маску. На его лице было написано невыразимое облегчение.
— Противоядие! Скорей впрысните мне противоядие! Меня уже мутит!
Ему подставили стульчик Людовика Четырнадцатого, и он сел, а профессор Лейер тем временем невозмутимо наполнял шприц.
Мистер Чиано внимательно оглядывал Гэнси с головы до ног, отмечая про себя темные пятна на коленях, словно бы от сочной травы, странного покроя верхнее одеяние, широкополую шляпу, ниспадающее страусовое перо… Мистер Чиано даже самолично наклонился и провел пальцем по подошве его башмака. Грязь была еще влажной. Собственно говоря, Гэнси был совсем мокрым — поля шляпы набухли от воды. От него пахло дождем… и не только дождем.
