Тревор смотрел на пламя, думая, что неплохо было бы напиться. Он налил себе еще одну порцию, потом еще. Но мысли о Маргарет продолжали мучить его.
Он ранил ее. Сильно ранил. Он знал это и сожалел, что все так вышло. Но он ничего не мог с этим поделать. И если бы можно было начать все сначала, он скрыл бы только то, что случилось в Италии.
Дверь отворилась, и на пороге появился Эдвард.
– Ван Альден вернулся и хочет знать, почему Маргарет отказывается выходить из своей комнаты, а Корнелия плачет. Обе говорят, что это из-за тебя. Он не понимает, что могло случиться за те несколько часов, пока его не было, и желает знать, куда ты делся. Что мне ему сказать?
Тревор вздохнул и повернулся к огню.
– Ничего, – ответил он. – Я сам с ним поговорю.
– Тогда я скажу, что ты здесь. – Прежде чем выйти, Эдвард спросил: – С тобой все в порядке?
– Я в порядке. Черт возьми, в полном порядке. Как Мэгги?
– Заперлась в своей комнате и не хочет выходить. Надеюсь, ты понимаешь почему.
Тревор глотнул бурбона.
– Все не так серьезно, как кажется, – ответил он. – Мэгги просто расстроилась, ее гордость уязвлена. Она справится с этим.
Эдвард пересек комнату и сел в кресло рядом с Тревором.
– Ты в этом уверен? – спросил он.
– Конечно. – Тревор беспокойно поерзал в кресле, не отрывая взгляда от пламени в камине. – Она не ребенок. Неужели ей так трудно расстаться со своими романтическими фантазиями?
– Романтические фантазии?
Тревор не ответил, и Эдвард продолжил:
– Ты по-прежнему ничего не понимаешь, да? Я уже говорил тебе, что ты взял на себя большую ответственность.
– Действительно взял. Я женился.
– Я не это имел в виду. Ты хладнокровно соблазнял ее, и Маргарет полюбила тебя, полюбила всем сердцем и душой. Ты хоть представляешь себе, что это значит?
Примерно то же самое сказала ему Маргарет. Тревор встал и отвернулся.
– Ради Бога, Эдвард, хватит болтать о любви! – сорвался он на крик. – Ты что, начитался дамских романов?!
– Ты знаешь, что не прав, потому и нервничаешь.
– Черт побери, Эдвард, я вынужден был так поступить.
– Знаю. Но теперь это уже не имеет значения. Что ты собираешься делать?
– Поговорю с Ван Альденом, а потом напьюсь, – ответил Тревор, снова наполнив бокал. – Наверное, это не очень ответственно с моей стороны, но вполне понятно, учитывая сложившуюся ситуацию.
– А после этого?
– Утром мы с женой поедем в Эштон-Парк, как я и планировал.
– Ты шутишь. – Эдвард удивленно уставился на него. – Тревор, неужели ты думаешь, что Маргарет захочет куда-то поехать с тобой?
– Эдвард, у Маргарет нет выбора.
Эдвард расхохотался:
– Это уже напоминает комедию. Современный вариант Катарины и Петручио.[13] Насколько я помню, он тоже хотел ее денег.
Тревор окинул друга ледяным взглядом и спросил:
– С чего это ты развеселился?
– Насколько я знаю, никому еще не удавалось заставить Маргарет сделать то, чего она не хочет. Если у нее в голове поселится какая-то мысль, никто не сможет остановить ее, даже ее собственный отец.
– Но я ей не отец. Я ее муж. Мы уедем утром, Маргарет станет хозяйкой в Эштон-Парке и научится быть послушной женой.
– Ладно. – Эдвард встал и направился к двери. – Маргарет – послушная жена, – повторил он, выходя в коридор. – Бог тебе в помощь, Тревор.
Маргарет сидела в кресле, свернувшись калачиком, и смотрела в темноту за окном. Она долго плакала и выплакала все слезы.
Как же она ошиблась! Ведь она с самого начала знала, что Тревор Сент-Джеймс охотник за приданым, лжец и распутник. Знала о его денежных проблемах, о незаконном бизнесе в Египте, о многочисленных связях с женщинами.
«Ты верила в то, во что тебе хотелось верить».
Тревор лгал ей. Но что еще хуже, она лгала самой себе. Ей хотелось верить, что Тревор любит ее, что любовь его изменила, превратила в благородного и честного человека. Но это было заблуждением. Он так и остался лживым эгоистичным негодяем.
Раздался стук в дверь.
– Мэгги, открой, пожалуйста. – Это была Корнелия, Маргарет поднялась с кресла, подошла к двери и отодвинула задвижку.
Корнелия облегченно вздохнула:
– Мэгги, все волнуются за тебя, особенно твой отец. Ты не спустилась к ужину, не впустила служанку, которая принесла тебе еду, не желаешь ни с кем говорить. На тебе лица нет. Хорошо, что я заварила крепкий чай.
