Когда солнце уже окрасило западный горизонт роковым багрянцем, путники остановились на ночлег. Красавчик упал прямо на лед и обхватил голову руками: он вымотался настолько, что был не в силах даже говорить. Ковенант и Линден с трудом выбрались из саней и принялись ходить взад и вперед, притопывая и потирая руки, тем временем Сотканный-Из-Тумана и Хоннинскрю занялись разбивкой лагеря. Капитан распаковал кипу просмоленной парусины, предназначавшейся на подстилки, и достал дополнительные одеяла. Сотканный-Из-Тумана разгрузил сани Линден и добрался до плоской прямоугольной каменной плиты. Именно на ней предстояло развести костер — в противном случае подтаявший под огнем лед мог бы подмочить дрова. Не обращаясь ни к кому в отдельности, Первая сообщила, что отряд проделал более двадцати лиг, и умолкла.
Как только занялось пламя, Красавчик с трудом поднялся на ноги, стер иней со щек и принялся хлопотать над ужином. Работая, он бормотал под нос что-то невразумительное, словно звучание голоса — хотя бы и собственного, коли уж других не было — придавало ему сил. Вскоре он смог угостить спутников горячим густым варевом. Но и за ужином царило молчание, словно сама безмолвная пустыня поразила странников немотой. Перекусив, Красавчик упал на парусиновую подстилку и мгновенно уснул. Первая сидела у костра и задумчиво ворошила уголья. Сотканный-Из-Тумана, всерьез настроившийся сравниться в преданности с харучаем, присоединился к стоящему на карауле Кайлу. Хоннинскрю уставился в пространство, стараясь ни с кем не встречаться взглядом. Глаза его были скрыты под кустистыми бровями, щеки впали. Выглядел он изможденным.
Линден суетливо расхаживала возле костра: по всей видимости, ей хотелось поговорить. Но Ковенант был почти полностью поглощен своим томлением, щемящей тоской по белому пламени. Отказ от этой мечты стоил таких усилий, что ему нечего было сказать даже ей. Леденящая тишина одиночества окутывала его со всех сторон. Помедлив, он собрал свои одеяла и улегся на подстилку, решив последовать примеру Красавчика.
Ковенант думал, что, укутавшись потеплее, он уснет довольно быстро. Однако Линден устроила себе постель рядом с ним. Вскоре он почувствовал на себе настойчивый взгляд и, открыв глаза, увидел ее лицо, освещенное пламенем костра.
Во взоре Линден читалась мольба, но слова ее стали для Ковенанта полнейшей неожиданностью:
— Я так и не узнала, как ее зовут.
Он поднял голову и недоуменно заморгал.
— Ту Великаншу, — пояснила Линден, — которую придавило обломком мачты.
Она говорила о морячке, исцеленной с помощью его кольца.
— Я так и не выяснила, кто она. И так всю жизнь. Я лечу не людей, а болезни, как будто у больных нет души. Борюсь против смерти, но не за человека.
Поняв ее беспокойство, Ковенант дал лучший ответ, на какой был способен:
— А разве это плохо? Ты ведь не Бог и не можешь помочь каждому, примеряясь к особенностям его личности. Ты просто лечишь тех, кому плохо, кто нуждается в твоей помощи. Иначе, — заявил он, старательно подбирая слова, — ты позволила бы Сотканному-Из-Тумана умереть.
— Ковенант! — Казалось, что голос Линден пронизывает его так же, как и ее взгляд. — Так или иначе, тебе придется иметь со мной дело. С такой, какая я есть. Мы были возлюбленными, и я никогда не переставала любить тебя. Мне было больно узнать, что ты солгал мне, позволил поверить в то, чему не суждено сбыться. Поверить, что у нас с тобой есть общее будущее. Но любить тебя я не переставала никогда.
Низкие языки пламени походного костра плясали в ее казавшихся бесстрастными, но почему-то влажных глазах.
— А ты, как мне кажется, полюбил меня из-за истории с моими родителями, из-за того что я оказалась в беде. Полюбил не столько меня, сколько мое горе.
Неожиданно потеряв самообладание, Линден перекатилась на спину и закрыла лицо руками. Голос ее упал до шепота:
— Возможно, такого рода любовь весьма альтруистична и по-своему даже прекрасна. Не знаю. Но мне этого недостаточно.
Глядя на ее болезненно сцепленные руки и вьющуюся за ухом прядку волос, Ковенант думал о том, что она права. Ему действительно придется иметь с ней дело. Только вот как — этого он себе не представлял. Со дня утраты Первого Дерева они как бы поменялись ролями. Теперь она знала, чего хочет, он же пребывал в растерянности. В небе горечь их утрат освещали далекие, холодные звезды.
