— Да что вы такое ищете? — спросил сэр Джордж.
Роланд не нашёлся что ответить. И тут за его спиной Мод ровно, внятно, словно произнося заклинание, начала читать:
Кукла крепче друга
Сохранит секрет.
Кукла не нарушит
Верности обет.
Друг — он проговорчив,
Чувство быстротечно —
Что поверишь кукле,
Будет тайной вечно.
Восковые губки,
А на них печать:
Дум заветных много,
Есть о чём молчать.
Караулят куклы
Днями и ночами
Память обо всём, что
Было между нами,
Бережно хранимого
Не касаясь сами.
Кукла не злонравна;
Зло — оно от нас.
Но недвижней куклы
Станем мы в свой час.
Куклиной же прелести
Время не указ.
Сэр Джордж снова осветил кукольную кроватку.
— Здорово, — похвалил он. — Ну и память у вас. А я ничего наизусть запомнить не могу. Разве что Киплинга да всякие линкольнширские байки, какие понравятся. И что этот стишок значит?
— Здесь это похоже на подсказку, где искать сокровища, — тем же напряжённо-отчётливым голосом ответила Мод. — Кукла как будто что-то прячет.
— И что же она прячет? — поинтересовался сэр Джордж.
— Да что угодно, — неожиданно вмешался Роланд, рассчитывая сбить старика со следа. — Безделушки какие-нибудь, подарки на память.
Он видел, что Мод что-то прикидывает.
— Чьи-нибудь детишки их наверняка вынимали, — рассудительно заметил хозяин. — Они тут с тысяча восемьсот девяностого года.
Мод опустилась на колени на пыльный пол:
— Можно?
Луч фонаря обратился на неё, высветил склоненное над мраком лицо — прозрачно-восковое, как на картинах де Латура. Мод взяла светловолосую куклу за талию и вынула из кроватки. Капот на кукле был розовый, шёлковый, с узором из розочек по воротнику и жемчужными пуговками. Мод передала крошечное существо Роланду, и тот, бережно, как котёнка, прижал куклу к себе. За первой последовала вторая, в белом платье в мелкую складку, с ажурной вышивкой, и третья, черноволосая, в тёмно-синем, переливчатом, строгого фасона. На прижимавшую их к груди руку Роланда тяжело склонились кукольные головки, ножки свисали безжизненно — зрелище, от которого делалось не по себе. Мод сняла подушку, откинула покрывало, три тонких шерстяных одеяльца, вышитую шаль, приподняла перину, ещё одну, соломенный тюфячок. Пошарив под ними по деревянному корпусу, она подняла укреплённую на петлях дощечку и достала что-то обёрнутое тонким белым полотном и часто-часто, как мумия, обмотанное тесьмой.
Все молчали. Мод замерла. Роланд шагнул к ней. Он знал, знал, что в этом свёртке!
— Должно быть, кукольные платья, — сказала Мод.
— А вы посмотрите, — сказал сэр Джордж. — Вы прямо как знали, где искать. И уж верно, догадываетесь, что там внутри. Разворачивайте.
Точёными, бледными в свете фонаря пальцами Мод подёргала старые узлы, чуть прихваченные, как оказалось, сургучом.
— Может, перочинный нож дать? — предложил сэр Джордж.
— Нельзя… Резать нельзя… — пробормотала Мод.
Роланда так и подмывало предложить помощь. Мод возилась с узлами. Наконец свёрток освободился от тесьмы, полотно было размотано. Внутри оказались два пакета, обёрнутые промасленным шёлком и перехваченные чёрной лентой. Мод принялась развязывать ленту. Старый шёлк взвизгивал под пальцами, выскальзывал из рук… Вот они, распечатанные письма, две пачки, аккуратные, как стопки сложенных носовых платков. Не утерпев, Роланд подался вперёд. Мод взяла самые верхние письма из каждой пачки. «Графство Суррей, Ричмонд, улица Горы Араратской, „Вифания“, мисс Кристабель Ла Мотт». Бурые чернила, тот самый решительный, ветвистый — тот самый почерк. И другой — гораздо мельче, и чернила скорее лиловые: «Лондон, Рассел-сквер, 29, Рандольфу Генри Падубу, эсквайру».
— Значит, он всё-таки послал, — сказал Роланд.
— Он ей, она ему, — сказала Мод. — Тут всё. Всё так и лежало.
— Так что вы всё-таки нашли? — спросил сэр Джордж. — И откуда вы знали, что надо порыться в кукольной кроватке?
— Я не знала, — чётким, звенящим голосом ответила Мод. — Просто вспомнила стихотворение и сообразила. Чистое везение.
— Мы подозревали, что такая переписка велась, — объяснил Роланд. — Мне в Лондоне попалось… так, одно письмо. И я приехал посоветоваться с доктором Бейли… Только и всего. Это может быть… — он хотел сказать «ужасно важно», но, спохватившись, поправился, — довольно-таки важно.