Однако Егор не хвастал своим чемпионским титулом. Он здорово упал бы в глазах Леры, если б напомнил, что стал кандидатом в мастера. Девушка и так знала о его боксёрских способностях. Они даже переглянулись между собой, готовые вот-вот расхохотаться от самовлюблённой болтовни Чижевского.
У подъезда Лерочкиного дома они остановились. Эдик продолжал страстно объяснять неоспоримые преимущества "молниеносного хука справа", которым якобы владел в совершенстве.
"И всё-таки, первый раунд не твой..." - убеждённо подумал Егор, когда Чижевский, прощаясь с Лерой, изысканно поцеловал ей руку.
Что-то вспомнив, она задержалась в дверях.
- Послушайте, моряки, что это вы все время взрываетесь? - неожиданно спросила Лерочка, обращаясь сразу к обоим.
- Взрываемся?.. Каким же образом, прекраснейшая? - попросил Эдик уточнить.
- Вам виднее. Об этом в городе только и говорят.
- Да что говорят? - насторожился Егор.
- Как что! - удивилась Лерочка. - В Севастополе неделю назад утонул какой-то большой военный корабль и погибло очень много людей.
Непрядов и Чижевский в недоумении переглянулись.
- А вы не знали?.. Тоже мне, моряки! - презрительно передернув краешком губ, она скрылась за дверью.
- Всегда и всё последними узнаём, - удручённо заметил Эдик.
- Какая-то чепуха в кулёчке, - высказался Непрядов.
Однако на другой день слухи усилились, - будто в Севастополе и в самом деле перевернулся и пошёл ко дну вместе с экипажем линейный корабль "Новороссийск", при этом погибло полторы, не то две тысячи людей.
Училище взбудоражилось. Пo этому поводу завзятые мореходы-теоретики толковали разное. Одни доказывали, что такого быть не может: потопить линкор - даже в бою дело не простое, для этого потребовалось бы вогнать ему в борт не менее десятка торпед. Другие уверяли, будто всё возможно, если неосторожно обращаться с артиллерийским боезапасом главного калибра. Находились и такие, кто во всём случившемся искал след подводных диверсантов.
Факультетское начальство на этот счёт отмалчивалось, либо требовало прекратить досужую болтовню. И все ожидали каких-то разъяснений.
Наконец, адмирал Шестопалов приказал собрать весь личный состав штурманов и минёров в актовом зале. Егop и его дружки поторопились занять места в первом ряду, как раз напротив доски, на которой был кнопками приколот конструкторский чертёж "Новороссийска".
Владислав Спиридонович медлил начинать, пристальным взглядом ощупывая сидевших перед ним курсантов. Потом в наступившей тишине отчетливо произнёс:
- Прошу почтить минутой молчания светлую память героически погибших матросов и офицеров черноморской эскадры линкора "Новороссийск".
Возникло какое-то быстротечное замешательство, по рядам прошёлся гул голосов. Двинув стульями, курсанты поднялись. Нe шелохнувшись, они будто целую вечность стояли в скорбном смятении.
Дав разрешение всем садиться, Шестопалов начал с легенды, с исторической справки о корабле. Кое-что Непрядов об этом и раньше знал, едва не самый быстроходный в мире итальянский линейный корабль, переданный в состав Черноморского флота по репарации после войны. Но не родословная корабля-приёмыша, по сути, чужака в эскадре, была всем важна. До Егорова сознания только теперь начало доходить, сколь велика затронувшая флот беда. В большом напряжении он слушал адмирала, мучительно сопереживая. Мало утешения было в том, что на самом деле погибших оказалось не две и не полторы тысячи, а около шестисот человек. И виной всему, вероятно, явились не диверсанты, а немецкие донные мины, оставшиеся на грунте с времён минувшей войны. Любой, кто на море служит, мог бы оказаться на месте погибших "новороссийцев".
Шестопалов с педантичностью анатома-физиолога вскрыл весь процесс гибели черноморского линкора. Мощнейший взрыв грохнул ночью под самым днищем. Корабль дал крен, и вода хлынула через незадраенные иллюминаторы кают внутрь жилых помещений. А потом случилось то самое, непоправимое и страшное, что на флоте называют "овер-киль", когда утративший остойчивость корабль переворачивается кверху днищем.
Казалось, всё именно так и было, как излагал адмирал. Каждое слово Владислава Спиридоновича взвешено, мысль отточена. Погибавший экипаж, по его словам, действовал в лучших традициях флота. Даже гипотезы и предположения оборачивались у него неопровержимым доказательством стойкости и мужества до конца боровшихся за живучесть моряков. И тем досаднее представлялась царившая на спасательных работах суетня к неразбериха - всё то, что выплеснулось в итоге трагедии.
