И всё-таки на душе теплело, как только на память приходила Нинон. Он далёк был от мысли, что безумно влюбился в неё с первого взгляда: не тот случай, когда можно потерять голову. Просто ему рядом с ней было хорошо и приятно, как во время сладкого сна, в котором всё получается само собой, без напряжения ума и воли. Перед Катей Непрядов не слишком-то считал себя виноватым. Что им теперь друг до друга, раз уж навсегда разошлись их пути! Одно лишь горькое воспоминание от несбывшейся мечты. "А что если Нинон, эта быстроногая рыбачка, появилась на горизонте неспроста, как некогда мать - в судьбе моего отца?.. Чего ж не бывает! Попробуй вот, догони её, если сможешь. И она уж тогда навеки твоя, - более земная, доступная, близкая. Не то что пышногрудая рижанка, пытавшаяся добиться своего любой ценой. И даже не та девочка, летающая в облаках славы под куполом цирка..."
Достаточно теперь у Егора было времени, чтобы раскрыться перед самим собой, перед собственной совестью. О чём только не передумал за пять бесконечно долгих, пустых и мучительных ночей. Лёжа на нарах, подолгу глядел на маленькое оконце, вырубленное в толстой стене бойницей под самым потолком. Оттуда сочился матовый свет луны. Где-то неподалёку взбрехнула собака: хрипловато и серьёзно, совсем как Шустрый, когда хотел напомнить, что ему холодно и скучно. "Как-то сейчас в Укромовке? - думалось в полудрёме. - Опять уж, верно, снегу выше колен. Та же самая луна... и Шустрый брешет... А дед, надо полагать, ещё не спит: то ли над пробирками колдует, то ли Богу молится, то ли думает о своём непутёвом внуке..."
Вспомнилось минувшее лето, когда Егор сразу же после выпуска поспешил в родное село. В душе он всё ещё надеялся встретиться там с Катей. Какое-то время полагал, что всё образуется само собой, ведь, в сущности, он ни в чём не был перед ней виноват.
С первых же минут встречи дед нарадоваться на Егора не мог. Поначалу даже растерялся и оробел, как только увидал внука в полном блеске морской офицерской формы. Когда расцеловались и немного успокоились, старик растроганно сказал:
- Глянул бы теперь хоть разочек отец на тебя. А уж как возликовали бы Оксанушка-чистая душа, да Евфросиньюшка-великомученица. Славлю Господа, что даровал мне радость узреть тебя не мальчиком, но мужем достойным.
- Может, стану, когда женюсь на ком-нибудь, - возразил Егор, а про себя подумал: "...пока же всего лишь кандидат неизвестно на чью руку".
- Может быть, значит, возмужалым, - пояснил дед. Чувствовалось, его так и подмывало пофилософствовать. Но Егор с деловым видом подхватил стоявшие у крыльца чемоданы и потащил их в дом, как бы давая понять, что разговаривать отвлечённо пока не расположен.
В тот же день к ним на самовар наведался Фёдор Иванович. Егор по такому случаю выставил прихваченную ещё в Риге бутылку марочного грузинского коньяка, открыл коробку шоколадного набора. И застолье наладилось. Старики пропустили по паре рюмок и дружно, как сговорясь, стали нахваливать Егора, будто намереваясь сосватать его.
Непрядов ждал, когда дед Фёдор наконец-то заговорит о Кате. Ведь не мог же он не вспомнить о собственной внучке, коль скоро отыскал в Егоре целую прорву мыслимых и немыслимых достоинств - чего не бывает под коньячными парами. Но тот, немного захмелев, пустился в излюбленные разговоры о пчёлах.
Не вытерпев, Егор всё-таки спросил о Кате, чем нимало удивил старика. Выяснилось, что он ровным счётом ничего не знал и ни о чём не догадывался. Неведомо ему было также, в каких краях и весях гастролировала внучка вместе с её отцом. Дед Фёдор наивно полагал, что Егору обо всём этом полагалось знать куда больше, чем ему, по его словам, старому лешему, торчавшему пнём замшелым в лесной глухомани.
Безрадостным получался отпуск, на который Непрядов прежде возлагал столько приятных надежд. Первое время даже не знал, чем себя занять. Целую неделю полосовали землю обложные дожди. Из дома Егор почти не выходил. С утра помогал деду по хозяйству, а после обеда рылся на книжных полках или валялся на диване.
Тем не менее понемногу разведрилось. Солнце поддало жару, и воздух, настоенный на пряных травах, начал прогреваться как в парной бане. И земля разомлела от избытка дарованной ей благодати. Только на душе у Егора не сделалось легче, оттого что всё кругом просветлело, воспрянуло и повеселело...
