Флаг сняли с гроба, сложили, и тут наступило мгновение замешательства... Какой же из двух женщин его отдать? Наконец солдат подошел к Тессе, отдал честь и передал ей в руки яркий звездно-полосатый треугольник.
3
Три-Вэ не мог оставить продолжавшую рыдать Тессу. К тому же он хотел убедиться в том, что с братом все в порядке. Поэтому с кладбища он поехал с Тессой на «даймлере» в Гринвуд. Понемногу Тесса успокоилась, она сидела, разглаживая флаг у себя на коленях.
— Он так любил небо! — сказала она. — То, что он лежит сейчас в земле, несправедливо. Я не могу в это поверить. Там, на кладбище, мне все казалось, что он сидит за штурвалом одного из самолетов, что пронеслись над могилой.
— Да, Тесса, жизнь била в нем ключом. Я так и не смог понять его. Он был многогранным, сложным человеком.
— Он был хорошим человеком, только и всего. Да, он считал, что не бывает людей, которых нельзя было бы приручить, но в то же время был очень добрым. Он всегда поступал как порядочный человек, а потом втайне мучил себя.
— Да. Ты права. Я и представить себе не могу, что кто-то другой смог бы остаться рядом с Лайей в те дни...
— Он все еще пишет... — Она осеклась и поправилась: — Писал ей.
— Я теперь виню себя за то, что не смог быть ему хорошим отцом.
— Он не хотел бы, чтобы вы так переживали, дядя, — сказала она. — Он собирался помириться с вами.
Бад уже говорил об этом Три-Вэ, но тот был безутешен, так как счел это явным доказательством того, что сын и не пытался выйти из рокового пике...
— Дядя, просто он выполнял рискованные трюки, — сказала Тесса, словно угадав его мысли, — он не хотел покончить с собой.
Три-Вэ отвернулся.
Они ехали мимо нефтяных разработок в черте Лос-Анджелеса. Много лет назад они были открыты Три-Вэ. Несколько вышек, стоявших среди домов, до сих пор качали нефть.
— Папе не следовало пытаться выйти сегодня из дома, — встревоженно сказала Тесса.
— С ним все будет в порядке.
Она опустила стекло. Холодный воздух трепал белые фиалки в вазе, прикрепленной внутри машины. Тесса вдруг разрыдалась.
— Ничего, Бад крепкий человек, — попытался успокоить ее Три-Вэ.
— Я о Кингдоне... Как я могла оставить его там... в могиле?
Он прижал ее к себе.
— Территория кладбища когда-то принадлежала Паловерде. Так что он похоронен в родной земле.
Она все еще тихонько плакала, когда старик-привратник отворил перед ними ворота Гринвуда. Машина въехала на аллею, ведущую к дому. Бросив случайный взгляд вперед, Три-Вэ почувствовал, как у него перехватило дыхание. Там, меж холмами, резали глаза ослепительно белые стены... Паловерде... Паловерде... Они возвращаются в лоно семьи. Как хорошо! Паловерде, вотчина Гарсия, место, где они с Бадом любили и теряли, где впоследствии то же самое испытал и Кингдон. Паловерде, некогда представлявшее необъятных размеров поле горчицы высотой в человеческий рост, а ныне город с полумиллионным населением. Паловерде, полуразвалившееся ранчо, где он однажды увидел своего светловолосого брата, угощавшего апельсином хрупкую, недоступную девочку... Паловерде, где одна хмельная минута изменила всю его дальнейшую жизнь. Паловерде, которое, как он всегда считал, должно принадлежать ему и которое на самом деле по праву наследования и по заслугам принадлежало его брату. Брат был сильнее и великодушнее его. В отличие от многих других брат сумел постичь секрет любви. Паловерде!
Они подъехали к дому. Хосе открыл заднюю дверцу. На балкон вышла Амелия и помахала Тессе рукой.
— С ним все в порядке, — сказала Тесса, повернувшись к Три-Вэ.
Войдя в ярко освещенный, застекленный сверху внутренний дворик, она сняла свою простенькую фетровую шляпу. Ее лицо осунулось, глаза опухли от слез.
— Дядя, прежде чем мы поднимемся наверх, я должна спросить вас...
— О чем, милая?
На ее лице отразилось смущение.
— Я никогда не верила... Но Кингдон сомневался. А папа... он ничего не может сказать. И мама не уверена.
«Значит, Амелия еще не рассказала ей», — решил он.
— Ты хочешь знать, верю ли я в то, что ты моя дочь?
Она кивнула.
Пытаясь выиграть время, он ослабил узел галстука. Почему она спрашивает об этом сейчас? Кингдон погиб. Какая теперь разница? Но если разницы никакой, почему бы не успокоить ее?
