Выпивка почти не спасала. Полеты в лучшем случае лишь немного снимали внутреннее напряжение. И только в объятиях Тессы он забывался.
Однажды во вторник в начале января, когда стояла слишком пасмурная погода для съемок, Кингдон и Тесса ушли в дальний уголок сада. Он нес в руке серебряный шейкер для коктейлей, а она — блокнот с авторучкой. Он налил себе полный стакан и поставил шейкер на мраморный пьедестал одной из статуй. Она опустилась прямо на траву и, задумавшись, написала в блокнот несколько строчек, которые предполагала позже внести в рукопись романа.
— После того, что случилось с дядей, ты совсем забросила свой роман. Сегодня впервые написала что-то, — сказал Кингдон.
— В самом деле? Я как-то не думала об этом. Впрочем, ты прав. А папа лучше выглядит, правда?
— Он как новенький, — ответил Кингдон. Он сел рядом с ней, вытянув перед собой левую больную ногу. — Ты говорила, что сегодня опять заглядывал мой старик?
— В половине четвертого.
— Почему ты замолчала? — спросил он. — Скажешь, что мне нужно с ним повидаться?
— Он терзается.
— Интересно почему? — сказал Кингдон, выпил коктейль и потянулся к шейкеру.
— Он любит тебя.
— И теперь я должен прощать его за то, что он меня любит?
— К чему избегать его?
— Он что, снова советовал тебе прогнать меня?
— Мм... Не совсем.
— Тесса, не лги.
— Да, он заговаривает на эту тему, но я его не слушаю. Кингдон, на него жалко смотреть.
— Сделай мне большое одолжение. Передай ему, чтобы он перестал мне посылать чеки за нефть. Для оплаты проживания в моем доме это слишком много, а для индульгенции слишком мало.
— Ты же его компаньон!
— А если он спросит, что ему делать с этими деньгами, передай, что он может засунуть их себе в задницу!
— Кингдон, прекрати, — воскликнула Тесса. Собственный крик смутил ее, и она тихо сказала: — Прости.
Кингдон обнял ее за плечи.
— Нет, ты прости. Это медовый месяц виноват. Знаешь, кстати, о чем я подумал?
— Нет.
— Мы оба постоянно «об этом» думаем.
— О нашем медовом месяце?
— Раньше мы не были столь активными.
Она положила голову ему на колени. Кингдон был прав. Страсть просто поглотила их. Она постоянно думала об «этом», готовая отдаться ему каждую минуту. Порой они даже не доходили до постели. Занимались любовью в ванне, на диване в ее кабинете среди разбросанных глав романа, в оранжерее среди розовых и красных азалий. Поначалу она не могла добиться удовлетворения, но постепенно училась этому, и когда наступала кульминация, в этом было что-то мистическое. Но со времени их брачной ночи оргазм длился, казалось, без перерыва.
— Я... я уже научилась.
— Я тоже. Тело само управляет нами. Это как розовый куст, который обрезают так, чтобы расцвела одна большая роза.
— Плохое сравнение. Я по-прежнему очень люблю тебя.
— А я тебя. Раньше я даже испытывал греховное чувство...
— Не надо.
— Дай мне договорить. Я хочу, желаю тебя так часто, потому что ты мой запретный плод.
— О Кингдон!..
— Не смотри на меня так печально, любимая. В этом есть и хорошая сторона. Со мной тебе нечего опасаться измены. Меня никогда не потянет к другой женщине. Зачем? Зачем грешить украдкой, когда можно заниматься этим под крышей собственного дома?
— Не надо...
— Надо, черт возьми! Надо! — Он запустил стаканом в статую. Тесса вздрогнула, когда он разбился. — Почему? Спроси у моего папаши! Ты единственное, что у меня было хорошего в жизни, а он замарал и это единственное!
— Никто нас ничем не замарал.
— Я думаю иначе, — сказал Кингдон. — Я думаю иначе, любимая.
3
Сидя в своей комнате у открытого окна, Амелия услышала звук разбитого стекла. Она подошла к окну и выглянула в сад. Кингдон сидел рядом с Тессой, уткнувшись лицом в ее плечо. В этой позе разделенной печали было что-то очень интимное. Амелия тут же отвернулась и посмотрела на свинцовое от туч небо. На коленях у нее лежала раскрытая книга. Она снова принялась читать, но сосредоточиться уже не могла и опять посмотрела на предгрозовое небо.
Она сидела, как всегда, прямо, не прислоняясь к спинке стула, но глаз заметил бы, что она слегка сутулится, словно под тяжестью непосильного груза.
