— Тесса...
Но Кингдон уже взял ее за руку — рука у нее была ледяная — и быстро увел из гостиной в кабинет, закрыв за ними дверь. Они оказались одни в этой небольшой, обитой дубом комнате.
Она опустилась на гобеленовый стул и раскрыла расшитую золотом сумочку в поисках носового платка. Он уселся прямо на стол, задев при этом телефонный аппарат.
Тесса утерла слезы.
— Тебе лучше? — тихо спросил он.
— Лучше.
— Я не собирался набрасываться на тебя, — сказал он, подняв свой стакан. — Слишком много выпил.
— Раньше ты вообще не пил.
— Это было раньше. Пока я не сыграл в «Смельчаке». Тогда не было необходимости постоянно поддерживать свой имидж лихача.
— А где Лайя? — спросила она.
— Интересный вопрос!
— Она разве не здесь?
— Здесь, конечно. Вечеринки она не пропустит. В настоящий момент она наверняка уединилась наверху в приятной компании одного из киноактеров.
Тесса опустила глаза на свою сумочку.
— Я... читала в газетах, что вы счастливы.
— В Голливуде живут творческие личности, — сказал он, — а они вправе иметь собственные представления о счастье и о морали. Поначалу я разделял с ней ее счастье... Надеюсь, у тебя не осталось иллюзий относительно Лайи?
— Мм... нет.
Кингдон повертел в руках свой стакан.
— Кстати, по поводу того воскресенья. Я должен извиниться?
Она комкала в руках платок.
— Нет.
— Дядюшка говорил тебе, что накануне он ко мне заглянул?
— Да.
— И как ты отнеслась к его словам?
— Мне было жаль себя. А на него я разозлилась. — Она вновь опустила глаза. — Но потом я поняла, что просто слишком много... себе вообразила. Решила, что ты... что ты...
— Вы, самоуверенные наследницы больших состояний, всегда чересчур много воображаете. Впрочем, я действительно тогда имел в виду то, что ты себе вообразила. Даже больше.
— Вряд ли! — ответила она.
Он покачал правой ногой и легонько ударил каблуком по столу.
— Ты читала обо мне. У меня такой возможности не было. Сведения о Ван Влитах — особенно женщинах из этой семьи — никогда не просачиваются в печать, даже в светскую хронику.
— После того воскресенья я уехала во Францию. По своей воле поступила сестрой милосердия в сиротский приют в Руане.
— Руан... Так, так. Это там сожгли Жанну д'Арк?
— Да.
— Ты хотела, чтобы тебя тоже признали святой?
— Нет. Я понимаю, как это мелко с моей стороны — уехать туда не по зову сердца, а просто потому, что оставаться в Лос-Анджелесе больше не было сил...
Она вспомнила трехлетнюю девочку с простреленными ногами, которая ручками в мозолях крутила колеса своей маленькой инвалидной коляски. Вспомнила слепых детишек, родившихся от больных сифилисом матерей, вспомнила грязного оборвыша, стоявшего перед приютом с протянутой рукой. Он был еще беднее, чем воспитанники нищего сиротского дома. Она отдавала ему свой хлебный паек, но потом вдруг поняла, что сможет помочь ему по-настоящему. Она телеграфировала отцу. Прежде Тесса переписывалась только с матерью. В первый раз со времени приезда во Францию Тесса обратилась к Баду. Деньги, которые она просила, собственно, и так принадлежали ей. Но в военное время денежные переводы часто задерживались. Однако сумма, указанная ею в телеграмме, пришла на следующий же день. Дело, видимо, не обошлось без участия американского правительства. После того случая Тесса часто обращалась к отцу с просьбами. Бад присылал все, в чем нуждался приют, и скоро гнев Тессы на отца прошел.
— В приюте было очень трудно, но я отработала свой срок и уехала.
— Отработала? А что там теперь?
— Отец пожертвовал приюту крупную сумму...
— Значит, теперь сиротки стали наследниками и наследницами Паловерде? Счастливый конец у сказки! Ты еще вернешься туда?
— Нет. У меня такое чувство... будто я обманываю кого-то.
— Не принимай мои слова насчет Святой Жанны близко к сердцу. Тебе не в чем оправдываться.
— Нет, перед собой я должна кое в чем оправдаться, — ответила она. — Я не верю в благотворительность. Альтруизм всегда вызывает во мне подозрение. А два месяца назад, когда я поняла, как помогли приюту деньги моего отца и как мал был мой собственный вклад, я уехала.
— Ты всегда себя недооценивала.
