Когда начинаются круглые ночи,
тогда открываются круглые очи.
Я походкой проворной с кровати встаю,
находку покорно в палате таю.
Свечами свечу
в черновицу стекла,
черновицу окна.
Время прочь отогнать бесстыдную очь
в ту холодную ночь
круглую ночь.
Продажную память я бросаю на стол
где нянька беглянка
вползает под стул,
бьётся подошвой,
ладонями в пол.
Резвится под стулом округлость нагой.
Что ж, встанем над памятью тонким перстом,
нескромным затылком,
надёжной ногой,
бесцветным крестом,
запрокинутым внутрь.
На угол безвестный пройдём торопливо,
ту местность фонарь заполняет учтиво.
Дворники мётлами падают в снег,
хороводы детей заметают их бег:
мужиков староватых,
стариков тороватых,
за ширинками разных
по-разному безобразных.
А круглая ночь поднимается выше,
лошадкой взлетает на ближнюю крышу.
В небо смеются лошадкины очи,
круглые очи – в круглую ночь.
Эй, каждый из тьмы,
приходите помочь!
Няненьке снова не в мочь.
Метёт по задворкам та очь лихорадки,
кружатся в сугробах округлые прядки.
Я вижу её полнокруглые груди
и выложу их на тарелке, на блюде.
Все двери, все входы
закрыты,
укрыты.
Раздвойте,
откройте!
Ворота раскрыты.
Опять я в палате
опять на кровати
пустынной и гладкой,
ночей наблюдаю бесцельные складки
бесшумные пятки
кругов окорядки.
Некруглое утро приходит в наш дом.
Детей хороводы шумят под окном.
Их провожают ночные салазки
дворников тени
нянькины ласки.
К далёкой заставе
бездомной старушкой
очи плывут с безмолвной пирушки.
Некруглое солнце на некруглых ногах
округлость ночей заметает в снега.
Что ж, память
в кровать
стучится опять
шумной волной – направленной вспять.
Некруглые очи шуршат за мостом,
звучат в закоулке прошлогодним листом
протёртой ладонью в промёрзшей земле.
Бездельные очи,
бесцельные очи.
Бездумная очь,
бескрайняя очь…
Да нет же —
безумный рассвет.
1934
