Вторую выставку — в Союзе писателей — организовал писатель и учёный— китаевед Борис Вахтин. Как ему удалось убедить директора Дома союза до сих пор остаётся неизвестным… У него были, конечно, большие связи в верхах, благодаря матери Вере Пановой, но всё равно это было по ту сторону предполагаемого. Придумали ухищрения в приглашении, что, мол, будут знаменитые актёры на выставке — Смоктуновский, Юрский, ещё кто‑то (говорят, что их никто не видел на вечере, не знаю, искал ли, кажется, они и сами догадались, что будут лишними на этом представлении). Помимо Яшиной выставки, в тот вечер в Доме писателей читали свои произведения Иосиф Бродский, Сергей Довлатов, Владимир Марамзин, Валерий Попов. Борис Вахтин вёл этот вечер. Об этой «сионистской вылазке» потом много было шума (Сергей Довлатов её описал в своих рассказах), большой донос поступил куда надо, и большие разговоры где не надо.
То, что донос в Смольный написали как бы «свои», из приглашённых, заставило меня ещё тогда обратить внимание на человеческую природу и сущность, но Яша до самой смерти верил, что в «каждом человеке есть образ Божий». Я всегда подозревала, что у мужчин чувства научаются позже, особенно у задумчивых.
Во время этой «вылазки» к Яше подошли молодые люди из правления какого‑то молодёжного клуба и попросили разрешения повторить эту же выставку в их клубе и даже взялись перевезти картины. Яша дал своё согласие, и картины быстро уехали в таинственном направлении их молодёжного клуба.
К моменту нашего разговора на кладбище вот уже два месяца как в этом закрытом клубе при научном центре каких‑то секретных промыслов с названием то ли «Красный треугольник», то ли «Квадрат Малевича», висели картины.
— Как мне стало известно, — повторил наш спутник, — в «Каравелле» (так назывался клуб при этой организации) готовится большой разгром твоих картин.
— Они хотят это сделать из какой‑нибудь мести, ненависти? Или картины им не нравится? — спросил Яша.
— Нет, нет, не потому, что им эстетически не нравятся твои картины. Нет, не поэтому. Просто они хотят вознаграждения в виде повышения по службе. Особенно желает отличиться секретарь Ждановского райкома комсомола, кажется, он сын Спиридонова. Он и его единомышленники хотят использовать мнения людей, воспользоваться их незнанием и некомпетентностью простых зрителей, чтобы заклеймить, как они выражаются, абстрактное искусство как ненужное для народа.
Я хотела пошутить, что, мол, наконец‑то, Яша, твои картины сослужат кому‑то хорошую службу, но притихла, потому как боялась Яшиной серьёзности, да и вид вечернего кладбища не располагал к шуткам.
Последователи главного искусствоведа Никиты Сергеевича под видом формирования новых идеалов хотят получить себе кредиты. Как хорошо, что эта каравелла не может плавать, чтобы потопить всю мировую культуру!
Кладбищенский лес молча выслушал весть о предстоящем разгроме абстрактных картин, и только самые верхушки сосен чуть–чуть пошушукались и похоронили эту маленькую тайну среди своих иголок. Вся природа подслушивает, и смеётся над людьми, и грустит. Для одинокой скульптуры Женщины–Матери, стоящей с опушенными руками посреди кладбища, и скорбящей о безотрадной философии народа, эта новость не была ни интересной, ни загадочной. Она и не то видела, в изнурительной погоне за мировым могуществом и мировым почётом. Среди могильных плит, глядя на небо, усеянное звёздами, — «а по ночам в бездонное мерцанье летит вдоль звёзд и падает земля». — Яша решил защитить от поношений свои творенья всеми возможными способами.
От правления этого секретного клуба Яша должен был получить около ста пригласительных билетов на обсуждение — «для своих». И, естественно, Яша подтянул свои силы.
Я не знаю, сколько точно работало в этом учреждении людей, но говорили, что порядка двенадцать тысяч; не все, конечно, ринутся в бой с абстрактным искусством, но народу толпилось в вечер обсуждения около ворот довольно много. Мы пришли к воротам одними из первых.
Двойные железные окованные цепями глухие ворота–двери, уходящие в небеса вместе с дымящими трубами, и забором, обвитым колючей проволокой, являлись странным обрамлением — входом для выставки абстрактных «беспредметных» картин. Высоко–высоко в воротах был глазок, и по щучьему велению дверь иногда приоткрывалась, в щелочку ничего не было видно, кроме следующей стены с железной дверью находящейся наискосок, а там была ещё одна стена с другой железной дверью. Запутанные железобетонные лабиринты и глухие стены охраняли секреты и души исследований преобразования… живого вещества в неживое — за горами, за долами, как у Кощея Бессмертного.
