Вокруг него бурлили страшные, исступленные, болезненные люди. Казалось, у церкви собрались калеки со всей земли, привлеченные слухом о чудесном исцелении.
Ужас охватил Чиркуна. Роль, которую он готовился сыграть, уже не казалась ему невинной и забавной. Он с радостью отказался бы от нее, но отступать было поздно и некуда: и сзади, и с боков стояла живая плотная стена.
Колокол умолк. Толпа затаила дыхание. Высокие церковные двери распахнулись. Прислужники с серебряными подносами вышли на паперть и, бесцеремонно работая плечами и локтями, прорезали первые ряды. В тишине раздавались их гнусавые голоса:
— Жертвуйте на храм божий! Жертвуйте на храм божий!
Было слышно позвякиванье монет, дружно сыпавшихся на подносы.
Сбор пожертвований продолжался долго. Затем прислужники по одному вынырнули из толпы. На подносах искрились разноцветные горки меди и серебра. Деньги унесли в церковь. Прислужники вернулись с пустыми подносами и выстроились у дверей в два ряда.
Сотни глаз впились в темный проем церковного входа. Там, в полумраке, показалась человеческая фигура. Она шла медленно. Не шла, а плыла к свету. Белые одежды почти неподвижно висели на ней, закрывая ее до самой земли.
Фигура «святого» миновала черный коридор, образованный прислужниками, и предстала перед замершей толпой.
Из широких рукавов высовывались длинные сухие пальцы. Изможденное лицо прикрывали прямые бесцветные волосы. Выпуклый большой кадык судорожно двигался вверх и вниз по тоненькой шее.
Это был глубокий старец. Он стоял с закрытыми глазами. По впалым щекам безостановочно катились слезы.
Кто-то зарыдал в толпе. И, как по сигналу, воздух огласился истерическими воплями и стонами. Сзади Чиркуна упала на землю и забилась в судорогах какая-то старуха. Чей-то высокий голос запел молитву.
К старцу подошел отец Павел в полном одеянии. Он благоговейно прикоснулся к руке «святого» и, выставив вперед крест, повел старца по кругу вдоль передних рядов. Свой обход они начали с левого крыла. В том месте, где они вплотную подошли к людям, толпа утихла и подалась назад.
Чиркун не знал, что происходит, почему умолкают и пятятся люди. Он понял это только тогда, когда поп и старец остановились перед ним. На беспризорника уставились огромные безумные черные глаза. Они горели и устрашали своей бессмысленностью.
Чиркун задрожал и выронил один костыль. Но старец лишь на секунду остановился перед ним. Отец Павел повел «святого» дальше.
После обхода, когда усмиренная дикими глазами старца толпа стояла в молчаливом оцепенении, вновь ударил колокол. «Исцеление» началось. Чиркун с ужасом готовился к этой минуте, проклиная себя за то, что променял бездомную жизнь на поповские харчи и медяки.
Старцу вынесли из церкви стул. Он сел, поднял к небу руки. Широкие рукава соскользнули вниз, обнажив бесплотные, с пергаментной кожей запястья и локти. Глаза у «святого» опять были закрыты. На стуле сидела мумия. Но вот дрогнули растопыренные пальцы. Руки стали медленно опускаться. Глаза открылись, и Чиркун почувствовал на себе их жгучий взгляд. Левая рука старца протянулась к нему и поманила.
Чиркун икнул от страха, согнулся пополам, точно его ударили под ложечку, и, повиснув на костылях, отчаянно замотал головой.
— Подойди, сын мой! — прозвучал раскатистый басок отца Павла.
Несколько услужливых кулаков толкнуло Чиркуна в спину.
— Иди, шалопай! — раздался над самым ухом гонкий бабий писк.
— Повезло дуралею! — услышал Чиркун завистливый шепот, и большая нога в грязном сапоге одним ударом вышибла его из толпы.
Чиркун по инерции проковылял шагов пять, остановился и, как затравленный заяц, завертел головой.
— Чиркун-о-ок! — долетело до него. — Чирку-у-ушенька!
Чиркун узнал этот ласковый, теплый голос. Он секунду шарил по толпе растерянными глазами и наконец увидел Катю. Она и еще несколько пионеров стояли на поленнице дров, уложенных рядом с церковной сторожкой.
Чиркун не колебался. Между ним и поленницей никого не было. Он отбросил костыли, рывком разорвал тесемку на ноге и побежал к дровам.
Вокруг церкви воцарилось гробовое молчание.
Чиркун птицей взлетел на дрова.
