Любовь надеется, надеется всегда, никогда не уставая надеяться, и любовь к Богу, наша вера в Бога, есть прежде всего надежда на Него. Ибо Бог не умирает, и тот, кто надеется на Бога, будет жить вечно. И наша главная надежда, корень и ствол родословного древа всех наших надежд, это надежда на вечную жизнь.
И если вера это осуществление надежды, то в надежда, в свою очередь, является формой веры. Вера, пока oнa не подаст нам надежду, остается бесформенной, неопределенной, хаотической, потенциальной верой; она - всего лишь возможность веры, желание верить. Но мы должны верить во что-то, и мы верим в то, на что надеемся, верим в надежду. Мы вспоминаем прошлое, познаем настоящее и верим только в будущее. Верить в то, чего мы не видели, значит верить в то, что мы увидим. Таким образом, вера, я повторяю, есть вера в надежду; мы верим в то, на что надеемся.
Любовь заставляет нас верить в Бога, на которого мы уповаем и от которого мы надеемся получить будущую жизнь; любовь заставляет нас верить в то, что творит в нас эта греза надежды.
Вера это наше страстное желание вечного, Бога, и надежда есть страстное желание Бога, вечного, нашей божественности, желание, которое встречается с верой и нас возвышает. Верою человек обращается к Богу и говорит Ему: «Верую, подай мне, Господи, во что мне верить! ". И Бог, божественное в человеке, направляет его надежду на жизнь иную, дабы он верил в нее. Надежда есть награда за веру. Поистине надеется лишь тот, кто верит, а верит лишь тот, кто поистине надеется. Мы верим только в то, на что надеемся, так же как надеемся только на то, во что верим.
Именно надежда назвала Бога Отцом, и именно она продолжает давать Ему это имя, чреватое утешением и тайной. Отец подарил нам жизнь и дает нам хлеб, питающий ее, и мы просим Отца о том, чтобы Он сохранил нам жизнь. И если именно Христос самым совершенным сердцем и самыми чистыми устами назвал Отцом своего и нашего Отца, если христианское чувство возвышается в чувстве отцовства Бога, то это потому, что во Христе род человеческий возвел в высшую степень свой голод по вечности.
Возможно нам скажут, что это страстное желание веры, эта надежда есть не что иное, как эстетическое чувство. Пожалуй, это тоже передает содержание надежды, но не удовлетворяет ему полностью.
Действительно, в искусстве мы ищем средство увековечения. Если в прекрасном дух на миг успокаивается, отдыхает и находит облегчение, хотя и не излечивается от тоски, то потому, что прекрасное это откровение вечного, божественного в вещах, и красота есть не что иное, как увековечение мимолетного. И так же, как истина является целью рационального познания, красота является целью надежды, быть может, иррациональной в своей основе.
Ничто не утрачивается, ничто не проходит бесследно, но все так или иначе пребывает вечно, и все, что произошло во времени, возвращается в вечность. Временной мир коренится в вечности, и в ней вчера соединяется с сегодня и завтра. Перед нами пробегают сменяющие друг друга эпизоды, как в кинематографе, но кинолента остается единой и целостной по ту сторону времени.
Физики говорят, что не исчезает ни единый кирпичик материи, ни единый сгусточек энергии, но что и то, и другое трансформируется и транслируется, продолжая существовать. А раз так, то разве может быть утрачена хоть какая-нибудь форма, пусть даже мимолетная? Следует верить - верить и надеяться! - что тоже нет, что где-то она остается заархивированной и увековеченной, что существует некое зеркало вечности, в котором собираются, не теряясь друг в друге, образы всего, что произошло во времени. Каждое впечатление приходящее ко мне, откладывается в моем мозгу, каждое впечатление, как глубокое, так и слабое, оседает в глубинах моего подсознания; но оттуда оно оживляет мою жизнь, и если бы весь мой дух в целом, все содержание моей души было бы мной осознано, то ожили бы все мои мимолетные впечатления, забытые, неясно воспринятые и даже те, что прошли незамеченными. Я несу в себе все, что произошло до меня и со мной продолжило свое существование, и, быть может, все это живет в моих зародышах, и все они целиком живут во всех моих предках, и будут, вместе со мной, жить в моих потомках. И, быть может, я, весь я, со всею этой моею Вселенной, живу в каждом из моих творений, или, по крайней мере, мое самое существенное живет в них, то, что делает меня мною, моя индивидульная сущность.
