Сам язык наш, как и всякий другой культурный язык, имплицитно несет в себе некую философию. Действительно, язык это потенциальная философия. Платонизм это греческий язык, который мыслит в Платоне, развивая свои светские метафоры; схоластика это философия мертвой латыни Средних веков в борьбе с народными языками; в Декарте мыслит французский, в Канте и Гегеле - немецкий, в Юме и Стюарте Милле - английский. Дело в том, что логически исходный пункт всякой философской спекуляции это не я и не представление - vorstellung, - или мир, как он представляется нам непосредственно в чувствах, а представление опосредованное, или историческое, представление в человеческой обработке, как оно нам дано главным образом в языке, посредством которого мы познаем мир; это представление не психическое, а пневматическое. Каждый из. нас мыслит, исходя - сознательно или бессознательно, вольно или невольно - из того, что мыслили другие люди, те, что жили до него, и те, что его окружают. Мышление это наследование. Кант мыслил на немецком и по-немецки интерпретировал Юма и Руссо, которые мыслили соответственно на английском и на французском. И на каком языке мыслил Спиноза, если не на иудео-португальском, замурованном в голландский и ведущем с ним борьбу?
Мышление покоится на предрассудках, а предрассудки содержатся в языке. Бэкон справедливо приписывает языку многочисленные заблуждения idola fori{268}. Но разве возможно философствовать на языке чистой алгебры или даже на эсперанто? Достаточно протесть книгу Авенариуса о критике чистого опыта - reine Erfahrung, - об этом дочеловеческом, или, если угодно, нечеловеческом опыте, чтобы увидеть, куда это может завести. И сам Авенариус, который тоже должен был сочинять свое произведение на каком-то языке, сочинял его на традиционной латыни, корни которой несут в своей метафорической мощи все содержание нечистого, то есть социального, человеческого опыта. Так что всякая философия это, по сути дела, филология. А филология, с ее великим и плодотворным законом аналогических образований, отдает должное случайному, иррациональному, абсолютно неподдающемуся измерению. История это не математика, и философия тоже таковой не является. А ведь многие философские идеи, в действительности, своим возникновением ничему так не обязаны, как рифме, потребности в построении созвучия! У того же Канта очень многое определяется эстетической симметрией, ритмом.
Таким образом, представление, как и язык, как и сам разум - который есть не что иное, как внутренняя речь, - является социальным и расовым продуктом, а раса, кровь духа, это язык, как сказал Оливер Венделл Холмс, американец, а я лишь повторил его слова.
Наша западная философия вступила в пору зрелости и обрела самосознание в Афинах, в лице Сократа, и она обрела самосознание благодаря диалогу, общественному разговору. И очень знаменательно, что учение о врожденных идеях, об объективном и нормативном значении идеалов, то, что потом, в Схоластике, получило название реализма, формулируется именно в диалогах. А эти идеи, то есть реальность, суть имена, как учил номинализм. Не так, что они не более, чем имена, flatus vocis{269}, а так, что они не менее, чем имена. Язык это то, что дает нам реальность, и он не просто средство общения, а истинная плоть реальности, для которой все прочее, всякое смутное или неартикулированное представление является лишь ее скелетом. И таким образом логика работает с материалом эстетики, понятие оперирует выражением, словом, а не необработанной перцепцией.
Так, например, любовь не откроется самой себе и не осуществится до тех пор, пока не заговорит, пока не скажет. «Я тебя люблю!». Стендаль в своей новелле La Chartreuse de Раrте{270} проявил глубокую проницательность, вложив в уста графа Моска, охваченного ревностью при мысли о любви, которая, как он подозревает, связывает графиню де Сансеверина и его племянника Фабрицио, следующие слова: «Надо молчать; если я приму жесткие меры, графиня просто из обиды способна последовать за ним в Белград, а там, во время путешествия, случайно может прозвучать слово, которое даст имя тому, что они чувствуют друг к другу, и тогда мгновенно произойдет все, что из этого следует».
