Принятие этой неизбежности исказило сам способ говорения о политике в двадцать первом веке. Оно пригасило политические дебаты и способствовало созданию такой партийной системы, когда одна партия защищает статус-кво, а другие предлагают его полную отмену. Мы затвердили, что сложившемуся порядку вещей “не было альтернативы”, – представление, которое литовский интеллектуал Леонидас Донскис назвал “текучим злом”. Как только мы стали воспринимать неизбежность как нечто само сабой разумеющееся, критика и в самом деле утратила под собой почву. Даже те, кто анализировал ситуацию с критических позиций, зачастую исходили из того, что статус-кво не может измениться, и тем самым косвенно укрепляли его.
Некоторые критиковали неолиберализм с тех позиций, что идея свободного рынка вытеснила все прочие. Это было в определенной степени справедливо, но само использование слова обычно демонстрировало низкопоклонство перед непреходящей гегемонией. Другие критики высказывались о необходимости прорыва, заимствуя терминологию из анализа технологических инноваций. В применении к политике здесь снова подразумевается, что по большому счету ничего не изменится, а завораживающий нас хаос в конечном итоге будет абсорбирован саморегулирующейся системой. Голый человек, бегущий через футбольное поле, несомненно, совершает прорыв, но он не меняет правил игры. Сама идея прорыва инфантильна: она исходит из того, что после того, как подростки устроят безобразие, придут взрослые и все уберут.
Но взрослых нет. Мы сами хозяева этого безобразия.
Еще один антиисторичный подход к восприятию прошлого – это политика вечности. Подобно политике неизбежности, она тоже производит историческую подмену, хотя и другого рода. Эта подмена подразумевает обращение к прошлому, но это замкнутое в себе явление, никак не соотносящееся с реальными фактами. Политике вечности присуща тоска по моментам прошлого, которых в действительности никогда не было в те чудовищные по сути времена. Политики этой парадигмы преподносят нам прошлое как огромный, затянутый туманом двор, где высятся неясные памятники национальной жертвенности, одинаково далекие от настоящего, одинаково подверженные манипуляциям. Каждое обращение к прошлому как будто подразумевает посягательство какого-то внешнего врага на чистоту нации.
Национальные популисты – политики “вечной” парадигмы. Их излюбленным ориентиром является эпоха, когда демократии выглядели поверженными, а их противники – нацисты и Советы, казалось, праздновали триумф: 1930-е годы. Те, кто поддерживал “Брексит” (Brexit) – выход Соединенного Королевства из Европейского союза, – воображали себе британское национальное государство, которого никогда не существовало. Сначала была Британская империя, а затем Британия – член Европейского союза. Отделение от ЕС – это не шаг назад, на твердую почву, а прыжок в неизвестность. Когда судьи заявили о том, что для “Брексита” требуется голосование парламента, один британский таблоид пугающе окрестил их “врагами народа” – сталинистский термин времен показательных процессов 1930-х годов. “Национальный фронт” во Франции призывает избирателей отвергнуть Европу во имя мифического довоенного французского национального государства. Но Франция, как и Британия, никогда не существовала вне империи или европейского проекта. Лидеры России, Польши и Венгрии делали сходные жесты, обращаясь к немеркнущему образу 1930-х.
В своей избирательной кампании 2016 года американский президент использовал слоган “Америка превыше всего” – так назывался комитет, который стремился предотвратить вступление Соединенных Штатов в войну с нацистской Германией. Старший советник президента, ответственный за стратегический анализ, обещает действия столь же “впечатляющие, что и в 1930-х годах”. К какому же прошлому апеллирует лозунг президентской кампании “Вернем Америке былое величие”? Подсказка: очевидно, к тому же, что и лозунг “Никогда больше”. Сам президент описывает смену режима в стиле 1930-х как ключ к решению текущих проблем: “Знаете, что поможет? Когда экономика рушится, когда страна катится ко всем чертям, а вокруг полная катастрофа”. То, что нам нужно, считает он, это “беспорядки, которые вернут нас во времена нашего былого величия”.
