— Малый, — говорю я, — я закончил «велвы», мой ноут в контрол руме до дьюти час, но ко мне кто то пришел.
Он, как всякий проснувшийся человек, не особо рад, но, тем не менее, мы с ним заодно и он знает меня, надеюсь, только с хорошей стороны.
— Там еще «спрайт», — говорю я, — в общем, я тебя подменю, чуть позже.
— Ладно, чувак, — бросает он, — мы же в одной лодке.
Я ржу, потому что и он и я знаем, что у нас на работе симбиоз — я не бросал его одного никогда, как обычно поступают многие механики и, даже к неудовольствию греков, лазил с ним в подпоршневые — я хотел что бы флот его не разочаровал. Я благодарен тем людям, которые были со мной в первом контракте, когда я был еще кадетом — в них не было высокомерия и я протащил через всю работу в море это, по крайней мере пытался протащить то отношение. Я поднимаюсь к гангвею, на нем опершись на планширь стоит вахтенный матрос и мой босс, хмм, тридцать метров от причала — забор, вернее, натянутая колючая проволока — грамотно, конечно, сделано и за ней дорога, а возле нее стоит Маша, только с той стороны. Она призывно машет пакетами из меркадо. Ой! Маша наряжена, вероятно, сегодня был день зарплаты она хочет быть красавицей, хотя у нее красоты и не отнять, по крайней мере, я прикидываю сколько стоит по местным меркам ее провокационный наряд (уж за это время я-то изучил ее гардероб). Я несусь к проволоке, она наверное метра три высотой. Она почти прильнула к ней.
— Осторожно, Маша, — кричу я, сзади слышен смех греков.
— Я привезла Тебе еду, — говорит она. О, как наивно она выглядит, но так откровенно и это подкупает и обезоруживает.
— Ты что, Маша, — говорю я понимая, что фейс между проволокой я не просуну что бы коснуться ее.
— Я скучала, я думала о Тебе, — и мы с ней движемся синхронно вдоль забора в сторону ближайшей проходной, эмоции захлестывают меня и ее, мы говорим без умолку. Я вру что я не фига не делал и не устал (хмм ну зачем я буду рассказывать девочке про машину, про работу я никогда об этом не говорю).
— Алекс, Ты «лайер», — говорит она, — я касалась твоих рук (да да сквозь проволоку я ласкал ее пальцы).
— И чо? — говорю я.
— А то, что твои руки пахнут бензином и черные (Маша не рубит, что бензин для нас роскошь, что я их мыл в порошке и соляре после тяжелого топлива) и еще у тебя ссадина на лбу (да, лазил в труднодоступное место, была тема) я все замечаю, я умная.
Ржу…
— Ты бы могла работать в полис с Твоим складом ума, — говорю я.
— Алекс, Ты дурак, я люблю Тебя, потому что Ты скрываешь, что работаешь тяжело, потому что Ты честный, потому что Ты мой мужчина.
Бля, мне закладывает уши: эта хрупкая и гуттаперчевая черная девочка замечает все. Ну и фраза «мой мужчина» — подкупает.
— Потому что Ты дурак, потому что Ты умный, — ее несет.
— Ты не последовательна, дорогая, — пытаюсь отшутиться я и всю дорогу мы пытаемся протянуть друг другу руки сквозь колючку, причем я стараюсь накрыть Машину при прикосновениях, что бы она не поцарапалась, потому что мы не сбавляем хода и порой, бля, больно ударяюсь, о проволоку — это возвращает в реал.
На проходной (не центральной — до нее чесать немеряно) два секьюрити, Маша переходит на португис, общаясь с ними, я достаю свернутые мелкие деньги и всовываю в руки одному. Они ржут: типа «нельзя», но пропускают. Я обнимаю ее, она такая легкая, я приподнимаю ее, кружу и я теряю, как сказать, объективность восприятия: сейчас нет ничего — есть только она и это небо. Мы идем ко мне.
— У меня два часа, — говорит она быстро.
— Ты что не останешься со мной? — спрашиваю я, тут же пробрасывая, — Маша, ты что супермаркет скупила? Пакеты такие тяжелые!
— Нет, — ржет она, — тут передали еще с моей улицы кое что, хотят что бы Ты полюбил Бразилию, на самом деле, у меня завтра будет трудный день, ну, и я не проститутка.
Я ржу: «Проститутки, Маша, на суда не ходят, по крайне мере, здесь, поверь на слово».
— А, ну, Ты, конечно, все знаешь, — смеется она больно впиваясь в руку. Мы поднимаемся на борт. В каюте Маша атакует и мы валимся на кровать, контраст белого и черного… (вырезано цензурой). Мы лежим, болтаем о жизни.
