Спустив Сохни на землю, он сказал:
– Да, любовь моя, эта земля – чудо как хороша! Посмотри, как низко опустило ветви манговое дерево. Оно это сделало для нас, чтобы сохранить тайну нашей любви. Вот здесь мы с тобой сядем друг против друга и заведем беседу без начала и конца…
Он достал из-под корней дерева глиняный кувшин, горлышко которого было плотно завязано куском полотна.
– Мой махинвал переплыл с его помощью реку? – спросила Сохни и ласково погладила шершавый бок кувшина.
– Для того чтобы увидеть тебя, мне не надо прибегать к помощи кувшина,- отвечал юноша.- Эти руки справятся с волнами двух таких рек. Мне просто хотелось, чтобы мы сели рядом и вместе поели. Я испек рыбу, уложил ее в кувшин и переплыл с ним бурный Ченаб.
Когда полотно, прикрывавшее горлышко кувшина, было снято, до Сохни донесся сказочный аромат. Махинвал отломил небольшой кусок рыбы и положил в рот возлюбленной.
– Еще, махинвал, еще! – воскликнула Сохни, удобнее устраиваясь в могучих объятиях юноши.
Никакая птица, наверное, не кормит с такой нежностью своего птенца, с какой махинвал кормил свою Сохни.
– Теперь я буду тебя кормить! – заявила Сохни, пересев на траву.- В каком раю достал ты эту рыбу?
– О моя Сохние! В твоих руках простая рыба воистину уподобилась божественной!
В этот миг мир о них не помнил, как и они о мире.
– Какой стройный кувшин,- сказала Сохни.
– Сверху на нем начертано имя Аллаха.
– А что это привязано к горлышку?
– Этот кинжал подарил мне отец, когда я одолел искусство верховой езды. «Пусть этот клинок всегда будет при тебе,-сказал он.-Когда-нибудь он тебе при-
годится». Люди говорят, что у моего отца светлая голова.
– А твоя мать? Она красивая?
– Да, моя Сохние, она была на редкость красивой женщиной, но над ней, как и надо мной, не властны были чары этого мира. Богатство отца тяготило ее. Подобно мне, она вечно томилась по ком-то, кого-то так и не узнало ее сердце… Но ко мне судьба оказалась более милостивой, она же…
– Что – она? С ней случилась беда, махинвал?…
– Она не вынесла разлуки со мной.
– До тебя дошли дурные вести?…
– Узнав, что я не вернусь, она умерла. Отец присылал ко мне Саадата…
– Ох, какой грех! Моя жизнь обратилась для твоей матери смертью!
– Нет тут твоей вины, моя любимая! – сказал он, обнимая Сохни.- Ни ты, ни я, ни моя мать не стали обитателями сада, полного благодати, он отгорожен от нас стеной колючего кустарника. Иногда лишь сквозь эту стену пробьется ветвь, изнемогающая под тяжестью золотых плодов, и бросит вызов твоей и моей судьбе. Но надолго ли это? Настанет час, проснется суровый Садовник, прикажет отрубить нам головы и превратит нашу горячую любовь в легенду.
Сохни вскинула руки на плечи Иззата.
– Так стряхнем золотые плоды с той ветви, которая чудом пробилась к нам сквозь колючки, о мой махинвал! – прошептала она.- Потуже набьем ими карманы! А потом пусть просыпается суровый Садовник, пусть рубит нам головы!…
И взгляд махинвала утонул во взгляде Сохни, уста их слились в едином дыхании, тела – в объятии, души – в желании, и они стали одно.
– Не будем заблуждаться, любовь моя, Сохние! Мы не та лампа, в которой масло копится впрок; нам не надо загораться тогда лишь, когда к этому приспеет нужда. Мы факел, зажженный с двух концов, факел, который не может не гореть. Этот огонь, пусть на краткий час, осветил для нас землю и небо. Иной фитилек теплится всю жизнь, но его мерцающее пламя способно рассеять тьму на расстоянии не более четырех шагов. Оно не в силах осветить оба мира.
От речей возлюбленного на Сохни повеяло ветром чудес. Три часа длилось их свидание, и все это время перед очами ее в хмельном тумане проносились картины двух миров.
Но вот махинвал поднялся, снял с себя одежду и повязал ею голову.
– Твое тело сверкает во мраке, подобно луне! – трепещущим голосом проговорила Сохни.- Мне страшно…
***
Светлее белого дня казались возлюбленным черные ночи, лунное сияние стало для них символом рая! Потом луна пошла наубыль, но от этого мир Сохни и махин-вала не сделался темнее.
Однажды ночью Сохни стояла под манговым деревом в ожидании любимого. Впервые ей пришлось ждать – до сих пор махинвал приходил раньше, чем она. Когда он наконец появился и обнял Сохни, та вдруг почувствовала, что друг ее ослабел и еле держится на ногах.
