Полет состоялся по графику, 24 мая. Первые две орбиты Скотт просто отдыхал. Он был более расслаблен и пребывал в гораздо лучшем настроении, чем любой из трех его предшественников. Он просто получал удовольствие. Его пульс до взлета, во время взлета и на орбите был даже ниже, чем у Гленна. Он больше разговаривал, больше ел, пил больше воды и проделывал с капсулой гораздо больше операций, чем любой из них. Ему откровенно нравились все эксперименты. Он раскачивал капсулу в разные стороны, делал множество фотографий, вел подробные наблюдения за восходами солнца и горизонтом, выпускал аэростаты, наблюдал за стеклянными бутылками, считывал показания денситометра и вообще чудно проводил время. Единственная проблема заключалась в том, что новая система контроля потребляла ужасно много топлива. Вы намеревались накренить капсулу или пустить ее в рыскание совсем чуть-чуть — и тут же пересекали невидимую черту, и из баков вырывался еще один огромный гейзер перекиси водорода.
Во время второго орбитального круга несколько диспетчеров предупредили Скотта, чтобы он начал экономить топливо, иначе его будет недостаточно для спуска в атмосферу, но только на третьей, последней, орбите он понял, насколько снизился уровень топлива. Большую часть последней орбиты он просто позволял капсуле дрейфовать и поворачиваться в любом направлении, чтобы не приходилось пользоваться ни автоматическими, ни ручными двигателями. С этим вообще не возникало проблем. Даже когда вы были повернуты головой вниз, к Земле, не создавалось никакого ощущения дезориентации, чувства верха или низа. Плавание в состоянии невесомости понравилось Скотту гораздо сильнее, чем подводное, которое он так любил.
Он постоянно думал о низком уровне топлива, но все же не мог сопротивляться возможности поэкспериментировать. Он потянулся за денситометром, задел рукой за люк капсулы, и за окном появилось облако «светлячков», которых видел Джон Гленн. Скотт пустил капсулу в рыскание, чтобы разглядеть их. Ему они скорее напоминали снежинки. Он ударил по люку, и появилось еще одно облако частиц. Скотт покачнул капсулу, чтобы посмотреть на них, и потратил при этом еще часть топлива. Чем бы ни были эти «светлячки», они имели отношение к корпусу капсулы и вовсе не представляли собою какую-нибудь микрогалактику. Они пробуждали любопытство, и Скотт принялся раскачивать и вертеть капсулу, чтобы разгадать эту тайну. И тут внезапно наступило время подготовки к вхождению в атмосферу, а Скотт уже не успевал выполнить соответствующие операции, предписанные картой контрольных проверок. Кроме того, ситуация с топливом стала вызывать некоторое беспокойство. А в довершение ко всему автоматическая система контроля больше не могла удерживать капсулу под нужным углом. И Скотт переключился на электродистанционное управление… но при этом забыл отключить ручную систему. Десять минут топливо расходовалось обеими системами. Скотт собрался включить тормозные двигатели вручную, и в это время Алан Шепард, диспетчер в Аргуэлло, штат Калифорния, начал обратный отсчет. Когда Шепард произнес «пуск», угол наклона капсулы составлял примерно девять градусов, и было уже слишком поздно менять его. Практически не оставалось топлива для того, чтобы контролировать колебания капсулы при вхождении в атмосферу. Когда Скотт вошел в густые слои атмосферы и потерялась радиосвязь, Крис Крафт и другие инженеры стали готовиться к худшему. Связи уже давно пора было восстановиться, но ее не было. Похоже, Карпентер потратил все топливо на свои забавы и сгорел. Инженеры переглядывались и уже думали о будущем: из-за этой катастрофы программу заморозят на год, если не больше.
Рене следила за вхождением Скотта в атмосферу по телевизору, сидя в арендованном доме в Какао-Бич. Уже два дня она играла в прятки и совсем обезумела. Все эти засады на мостах и сумасшедшие вертолеты… Рене решила, что раз уж в «Лайфе» отчеты смелых жен, храбро переносивших испытания своих мужей, писались от первого лица, то ей следует действительно написать свои воспоминания лично. Лоудон Уэйнрайт, конечно, все отредактирует и перепишет корявые места, но вещь целиком должна написать она сама. Рене не собиралась сидеть в заточении в своем доме в Лэнгли, подвергаясь осаде телевизионщиков и всему этому безумию. Она знала, что необходимость разыгрывать трепещущую пташку перед прессой и людьми вроде Линдона Джонсона доставила Энни Гленн гораздо больше беспокойства, чем страх за Джона. Было бы недостойно оказаться в таком положении. Несмотря на обрушившееся на вас внимание, вас все же рассматривали не как личность, а как обеспокоенную верную самку находившегося на верхушке ракеты самца. Через некоторое время Рене уже не знала, в чем дело: в ее скромных литературных амбициях или в ее возмущении отведенной ей ролью жены астронавта. «Лайф» арендовал для нее «безопасный» дом в Какао-Бич и поступил правильно. Они арендовали еще и запасной дом, на случай, если присутствие Рене в первом доме будет обнаружено. Рене позвонила Шорти Пауэрсу, официальному представителю НАСА в прессе по делам астронавтов, и сообщила ему, что отправляется на Мыс следить за взлетом, но хочет уединения и никому не скажет, где будет находиться, включая и его самого. Пауэрс не пришел в восторг. Контракт астронавтов с «Лайфом» и так уже достаточно осложнил его работу: весь «личный» материал о парнях и их семьях полностью отошел к «Лайфу». И все же во время полета подавляющее большинство репортеров, с которыми имел дело Пауэрс, действительно интересовало лишь два вопроса: 1) что сейчас делает астронавт, как он себя чувствует, не страшно ли ему? и 2) что сейчас делает его жена, как она себя чувствует, не умирает ли она от беспокойства? Одной из главных обязанностей Пауэрса было сотрудничество с телекомпаниями: он должен был сообщать, где находится во время полета
