Харри осмотрел небольшую коллекцию музыкальных дисков на зеркальной полочке.
«Propagandhi». «Into It». «Over It». «My Heart to Joy». «Panic! Аt the Disco». Всякие эмо-штучки.
Поэтому Харри удивился, когда завел оставленную в проигрывателе виниловую пластинку. Он услышал мягкие звуки, напоминающие ранние вещи «Бердс»[6]. На первый взгляд это напоминало игру на двенадцатиструнной гитаре в стиле Роджера Макгуинна, однако Харри быстро сообразил, что слушает значительно более позднее произведение. Не имело значения, сколько усилителей и старых микрофонов «Нойман» использовали музыканты, стилизация под ретрозвучание никогда никого не могла обмануть, да и, кроме всего прочего, вокалист пел с явным норвежским акцентом, причем, судя по всему, он больше слушал записи Тома Йорка и «Radiohead» 1995 года, а не Джина Кларка и Дэвида Кросби 1965-го. Харри скользнул взглядом по обложке пластинки, лежавшей рядом с проигрывателем, и отметил, что у всех музыкантов норвежские имена. А потом он увидел на полу возле шкафа пару кроссовок «Адидас» той же модели, что и у него самого. Пару лет назад он пытался купить новую пару этой модели, но к тому времени ее уже сняли с производства. Из протоколов допросов Харри помнил, что и дочь, и отец оба утверждали, что девушка покинула квартиру в 20:15, а вернулась спустя сорок минут, добежав до верхней точки парка скульптур Экеберг, и на обратном пути пробежала мимо одноименного ресторана. Ее спортивный костюм лежал на кровати, и Харри представил себе, как полиция впускает бедную девочку в квартиру и позволяет ей под присмотром переодеться и собрать сумку с одеждой. Харри сел на корточки и поднял кроссовки. Верхняя часть мягкая, подошвы чистые и гладкие, эту обувь явно использовали не часто. Девятнадцать лет. Неиспользованная жизнь. Кроссовки самого Харри уже порвались. Конечно, он мог купить новые, какие-нибудь другие, но не хотел, поскольку нашел ту модель, которой предпочитал пользоваться и дальше. С этих пор и всегда. Наверное, их еще можно подлатать.
Харри вернулся в гостиную, вытер с пола пепел, проверил телефон. Сообщений не было. Он засунул руку в карман. Двести крон.
– Последний заказ – и мы закрываемся.
Харри уставился на свой бокал. Он умудрился надолго растянуть его. Обычно он просто заливал напиток в себя, поскольку ему нравился не сам вкус спиртного, а вызываемый им эффект. Кроме того, «нравился» – неверное слово. Этот эффект ему требовался. Нет, тоже не то. Был необходим? Он не мог без этого жить? Ну да, словно бы искусственное дыхание после того, как половинка твоего сердца перестала биться.
Те кроссовки наверняка можно починить.
Он снова достал телефон. В списке контактов у Харри имелось всего семь человек, и, поскольку имена их начинались на разные буквы, они были записаны в книжке всего одной буквой. Он выбрал букву «Р» и посмотрел на аватарку. Мягкий взгляд карих глаз, искавших встречного взгляда. Теплая, светящаяся кожа, просящая ласки. Красивые губы, жаждущие поцелуя. Все те женщины, которых он раздевал и укладывал в постель в последние месяцы, – разве мог он хотя бы одну секунду не думать о Ракели, не представлять ее на их месте? Понимали ли они, что, трахая их, Харри изменяет им со своей женой? Был ли он настолько безжалостным, чтобы объяснять им это? Конечно. Потому что его половинка сердца с каждым днем билась все слабее, с Ракелью он лишь временно стал нормальным человеком, а теперь вернулся к своей прежней жизни.
Он пристально смотрел на телефон.
Харри вспомнил, как много лет назад, каждый день проходя мимо телефонного автомата в Гонконге, неизменно думал: «Ракель там. Она и Олег. В автомате. На расстоянии двенадцати нажатий кнопок».
Как же давно это было.
А со времени их первой встречи с Ракелью и вовсе прошло уже пятнадцать лет. Харри приехал по крутой извилистой дороге, ведущей к бревенчатой вилле в Хольменколлене. Старенькая машина совсем выдохлась, пока он добрался до нужного дома. Ему открыла женщина лет тридцати, и он объяснил, что ищет Синдре Фёуке. Внимательно присмотревшись, Харри понял, что хозяйка дома очень красива. Густые темные волосы; черные и ровные, как по линеечке, брови над большими карими глазами; высокие аристократические скулы.
