— Прям как в песне поется, — хохотнул Вывих и, неожиданно затянул: — Широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек…
— Я дгугой такой стганы не знаю, где так вольно дышит человек, — подхватил Триглистер. — В путь, товагищ Офсет, смелее…
— Ну, Майтрея нам в помощь, — Гуру, пошатываясь, перебрался в катер. Двое здоровяков-матросов кинулись его поддержать.
— Эх, Персеюшка! Ты только погляди на этих чудо-богатырей! Жаль, не баталист я, как покойный художник Верещагин, мне б вместо горных вершин хотя бы пару полотен с этими крепкими парнями нарисовать. Каждый из них — сам, понимаешь, как горная вершина…
— Вот уж воистину посланники нового мира… — пробормотал я, опираясь на руку, протянутую мне Генри.
Минута, и катер отвалил от причала, где, вопреки прогнозам Гуру, скопилось порядком зевак, таращившихся на нас во все глаза. Кроме того, доставивший нас в Макапу «Приам», все еще стоял со спущенными сходнями. Наши прежние попутчики, пассажиры, следовавшие дальше, находились на верхних палубах и, от нечего делать, тоже наблюдали за нами. Я уж не говорю о бразильских офицерах, пару человек из команды парохода, стоя на мостике, прильнули к окулярам подзорных труб. В общем, неожиданное появление эсминца произвело ровно тот фурор, о котором я, кстати, предупреждал и Вывиха, и Триглистера…
Катер не преодолел и половины расстояния до эсминца, как тот пришел в движение. Из обеих труб повалил густой дым, глубоко под палубой ожили машины. Якорная цепь, гремя, заструилась вверх, исчезая в отверстии клюза. Винты судна заработали враздрай, и оно начало разворачиваться, оставаясь на месте. Как только миноносец стал к нам противоположным бортом, мы увидели, что на нем далеко не все благополучно. Сначала я решил, на судне случился сильнейший пожар, дочерна прокоптивший надстройки и обшивку борта. Однако, по мере того как мы приближались, огонь, вне сомнений, бушевавший совсем недавно, стал результатом жесточайшего артиллерийского обстрела, которому подвергся советский научный корабль. В борту, в каких-нибудь трех футах над ватерлинией, зиял пяток дыр, пробитых снарядами больших калибров, диаметром — в хороших пять дюймов. Похоже, по эсминцу гвоздили из мощных дальнобойных орудий, какие стоят на крейсерах. Было даже странно, как «Сверло» ухитрился своим ходом добраться до Макапы, получив такие пробоины. Залети хотя бы одна их таких посылок в крюйт-камеру, и корабль разом со всем экипажем сейчас гостил бы у Нептуна. Только не у того, на чей праздник я рассчитывал, думая о Генри и экваторе…
— Ах ты ж, мать честная Кали, чтоб тебя! — воскликнул Гуру. — Меер?! Погляди-ка сюда! Ну не ешкин кот…
На борту корабля, куда мы вскарабкались еще через пять минут, картина разрушений предстала пред нами во всех устрашающих деталях. И, скажу откровенно, лучше бы нашему мальчику не видеть такого. Но, что поделать, когда мужчина взрослеет, он рано или поздно узнает, что звон мечей, будораживший его мальчишеское воображение в книгах, на деле означает вонь выпущенных из вспоротых животов кишок, перепачканные дерьмом поля брани и окровавленные фрагменты тел, от одного вида которых легко вывернет наизнанку и бывалого старого солдата. Судя по тому, что ни луж подсохшей крови, ни искореженных фрагментов оснастки еще не смыли за борт из брандспойтов, беда приключилась со «Сверлом» сравнительно недавно. В воздухе еще стоял мерзкий запах шимозы, помнившийся мне с Мировой войны. Палуба и трубы зияли множеством пробитых осколками дыр, точно, что снаряды были снаряжены шимозой, отметил я машинально, этот тип взрывчатой смеси наделен поистине дьявольской разрушительной силой. Дышать на палубе было нечем, дым из прорех плавал на уровне человеческого роста, заставляя моряков кашлять и жмуриться. И только, когда «Сверло» набрал скорость, чад смахнуло поднявшимся ветром. Сажа осталась. Она лежала повсюду. На переборках, перилах, ступенях и хмурых лицах членов экипажа. Они успели так просмолиться, что казались неграми. Были и другие повреждения, то и дело попадавшиеся на глаза. Толстые листы брони на правом торце боевой рубки разошлись, значительная часть ходового мостика вообще отсутствовала, целый пилон — словно отрезали газовой горелкой. Мачта за дальномерным постом тоже пострадала и походила на ель, побывавшую в костре. Что же до сколов и выбоин, то ими вообще пестрело буквально все, куда только не кинь. На спасательные шлюпки было страшно смотреть, они превратились в дуршлаги, а планширь смахивал на зубы незадачливого старателя с Клондайка, схлопотавшего цингу вместо золотых самородков. Правда, тела погибших все же успели убрать. Но, их еще не похоронили. Только сложили на полуюте, накрыв парусиной. Кое-где через материал проступили бурые пятна. Лицо Генри посерело. Я положил сыну ладонь на плечо.
