* * *
На пятый или шестой день, я толком уже не вспомню, отец торжественно объявил нам, что мы покинули Бразилию.
— Мы в территориальных водах Боливии, Ритуля, — с приличествующим событию торжественным видом объявил Мишель.
— Где, в таком случае, веснущатые девицы в кокошниках и с хлебом-солью? — с мрачным видом осведомилась я.
— Остались в России, по всей видимости. Зато перекатов впереди, судя по карте, завалом, так что, глядите в оба. И ты, и твой дружек — лягушатник…
Было три часа по полудни по местному времени, мы только что наскоро перехватили всухомятку, как скаковые кони, не покидая лодок. Жорик, широко зевнув, обустроился на носу вниз животом с дымящейся сигаретой в зубах.
— Побуду вперед смотрящим, ладно? — сказал он мне с невинной детской улыбкой. — А то — спина расхандрилась немножко…
— Разве тебе в чем-то откажешь? — вздохнула я, зная, что француза действительно донимали боли в пояснице, прямое следствие избыточного веса и положения сидя, в котором мы проводили световые дни, постепенно складывавшиеся в недели путешествия. Даже мы с Мишелем, сухопарые от природы, испытывали некоторые неудобства. Жорик же откровенно замучался. Он не жаловался на боли, но этого и не требовалось мне, наблюдавшей, как он ворочается в лодке, подыскивая подходящее положение для спины, но не может его найти…
Улегшись на носу, затылком ко мне, дядя Жора завернулся в пронзительно красное клетчатое пончо, купленное на пристани Порту-Велью в лавке сувениров.
Постепенно вечерело, вдоль реки повеяло сквознячком, прохладным таким, освежающим. Я с удовольствием подставила ему щеки и лоб. Дышать стало значительно легче, чем в полдень.
Папа держался фарватера. Я пристроилась ему в хвост. Мы шли — в кильватерном строю, как готовая к бою на параллельных курсах эскадра начала прошлого века. Русская или японская, адмирала Того, на выбор. Только стрелять нам было не по кому, высокие берега оставались безлюдными.
Конечно, на стремнине нашим моторам доводилось несладко, зато мы не рисковали напороться на камни. Мишель помалкивал. Не окликал меня. Не оборачивался. Задумался о чем-то своем. Может, о маме? Жорик, убаюканный плеском воды и монотонным гулом моторов, отключился и теперь умиротворенно посапывал из-под пончо. Человек-гора, подумалось мне, и я улыбнулась…
Но, Жорику было не суждено как следует отоспаться в тот день. И, не из-за меня. Около половины шестого вечера двигатель нашей с ним лодки неожиданно забарахлил. Сначала заработал неустойчиво, затрясся и раскашлялся, исторгнув из своего раскаленного нутра сизое зловонное облако. Обороты упали еще до того, как я, машинально, убрала газ. Мы сразу же стали отставать.
— Папа! — крикнула я вдогонку Мишелю. — Жорик!!
Мишель и ухом не повел, продолжая отдаляться. Зато француз, сбросив плед, кряхтя поднялся на ноги и, растирая поясницу, поспешил ко мне на полусогнутых.
— Что стряслось, Ритуля? — и, прежде чем я успела ответить, потянулся за веслами, сразу же обо всем догадавшись сам. — Сворачиваем к берегу, Принцесса. Глуши шарманку, пока не пыхнула…
— Как думаешь, что с ним? — я выключила зажигание тумблером.
— Если просто перегрелся, тогда нам, считай, повезло. Если что-то полетело… — он развел руками, в которых уже были весла.
— И что тогда? — с чисто женской непосредственностью спросила я.
— Тогда вызовем эвакуатор…
— Не смешно…
— Значит, пойдем на веслах…
— На веслах?! — я с сомнением покосилась на темную воду Маморе, проносившуюся мимо борта с головокружительной быстротой.
— Или впряжемся в постромки и поковыляем вдоль берега, волоча лодку на буксире как бурлаки с картины Репина. Той, что выставлена у вас в Питере в Русском музее…
— Мы не на Волге, — напомнила я, хмурясь. — А мой город называется — Кирьят-Моцкин…
— Точно, — спохватился дядя Жора. — Я и забыл. Извини. Волга, кстати, хороша уже тем, что в ней не водятся пираньи… У вас в Хайфе их, правда, тоже нет…
Нас уже несло боком вниз по течению к далекой Атлантике. Жорик налег на весла, направив лодку к берегу под углом. Я поискала глазами Мишеля. Он успел отдалиться метров на сто.
