Впрочем, там же, в далеких странствиях, я также приобрел кое-какие навыки выживания среди дикарей, на собственной шкуре убедившись: пренебрегать их обычаями еще опасней, чем курить, и не где-нибудь, а прямо в крюйт-камере. То есть, если, скажем, какие-нибудь кхмеры, разумеется, из самых лучших побуждений и руководствуясь исключительно законами гостеприимства, вознамерились угостить вас жареной собачатиной или вяленой макакой, ничего не попишешь, надо есть. Если только не желаешь оскорбить аборигенов и собственной персоной загудеть в котел. Или на вертел, это без разницы. Вот точно так довелось действовать и мне в кают-компании «Сверла», то есть, по обстоятельствам, как выражаются военные. Я уже имел дело с русскими прежде и знал, отказ пить вместе лошадиными дозами традиционно рассматривается как плевок в физиономию. Признаться, я даже Генри не сумел уберечь от соблюдения этого жуткого обычая, в тот вечер наш мальчик впервые отведал водки…
Не успели мы как следует закусить, а Шпырев сделал знак снова наполнить стаканы.
— А теперь, дорогие товарищи, я хочу поднять чарку за нашего дорогого товарища Ленина, вождя международного пролетариата и верного наследника Основоположников марксизма, товарищей Маркса с Энгельсом. И еще за то, чтобы наш незабвенный Владимир Ильич там, — Шпырев вскинул рябое скуластое лицо к потолку, — вновь свои богатырские крылышки расправил и за нами оттуда приглядывал, ибо без него нам по ходу — край! — резко запрокинув голову, начальник экспедиции опорожнил стакан одним могучим глотком, его примеру последовали остальные, включая меня. Я спинным мозгом ощутил, уж от этого тоста мне точно не отвертеться. Следующий, впрочем, мне тоже не удалось просачковать. Шпырев провозгласил его за скорую погибель империалистов, мироедов, кулаков, мелкобуржуазной дряни и их блядских прислужников, включая недобитую белогвардейщину и злоебучих троцкистов, которые, дескать, задолбали партию в конец.
— Надо пить, — шепнул мне Вывих, и мы дисциплинированно перелили спиртное в глотки. Надо так надо… После трех стаканов водки в голове зашумело, зато, признаюсь тебе со стыдом, милая моя, чудесным образом развиднелось на душе, а камень, лежавший на сердце, воспарил. Это, естественно, был натуральный самообман в чистом виде, прямое последствие алкогольного дурмана, куда я нырнул с головой. Однако, не могу сказать, будто не приветствовал этого в тот момент. Даже почувствовал, как прорезался аппетит. До того — мне кусок в горло не лез, а тут, как по волшебству, отпустило. Откусив моченый помидор, оказавшийся восхитительным на вкус, я обернулся к Вывиху, уплетавшему голубец. Хотел расспросить, куда и зачем унесли тело одного из павших моряков. А еще, разумеется, о товарище Джемалеве, познавшем, поди ж ты, премудрости самих суфиев. Однако, в первую голову, меня, конечно же, занимала судьба арестованного начальником экспедиции Триглистера. Как-никак, мы пробыли рядом порядочно времени. Гуру был единственным человеком на корабле, к которому я мог обратиться.
— Что теперь будет с Меером Ароновичем? — понизив голос, спросил я. Вывих, вздрогнув, словно ему залепили подзатыльник, выронил надкушенный голубец, и тот шлепнулся в тарелку, разбрызгав сметану на скатерть.
— Черт бы вас побрал, Офсет, что за идиотские вопросы за столом?!
Резкость, с какой это было заявлено, резанула меня, и я холодно пояснил, что, на мой взгляд, вполне естественно беспокоиться о попутчике, которого начал считать своим товарищем по экспедиции, пускай, и не из самых приятных.
— Вам-то какая забота, что с ним теперь сделают?! — прошипел Гуру почти враждебно. — Думайте о собственной шкуре, Персей, вот вам мой дружеский совет!
Не вняв ему, я позволил себе заметить, что не привык поступать по-скотски…
— Не привыкли?! — ядовито осведомился Гуру. — Так привыкайте! Вам теперь ко многому доведется привыкать, причем, чем быстрее, тем лучше персонально для вас. — И добавил, пока я переваривал это: — Выкиньте Меера из головы, полковник. Настоятельно рекомендую. Вы ему все равно не поможете…
