— А вот по законам революционного времени и расстреляют. И разбираться не будут. После победы революции стольких будут расстреливать, что там, — он махнул рукой куда-то в сторону Таврического сада, — даже колебаться никто не будет на наш счет!
Пажетных что-то буркнул, и в казарме вновь воцарилась тишина. Все мрачно обдумывали все сказанное и пересказанное за эту бурную ночь.
Собственно мрачное настроение воцарило в учебной команде с самого вечера, когда вернувшиеся с улиц в казармы солдаты учебной команды Волынского Лейб-гвардии запасного пехотного полка узнали, что далеко не все солдаты других полков выполнили приказ стрелять в толпу.
Более того, стало известно о мятеже четвертой роты запасного батальона Павловского Лейб-гвардии пехотного полка, которая отказалась выполнять приказ об открытии огня по толпе митингующих, а вместо этого открыла стрельбу по отрядам полиции и даже по пытавшимся их образумить собственным офицерам. Мятеж был жестко подавлен солдатами Лейб-гвардии Преображенского полка. Рота была арестована, однако оказалось, что размещать полторы тысячи новых арестантов просто негде — комендант Петропавловской крепости согласился принять лишь 19 человек, а потому остальных пришлось, пожурив распустить по казармам.
То есть, с одной стороны имел место вооруженный мятеж, что в условиях войны было чревато трибуналом и расстрелом, а с другой стороны к мятежным солдатам за стрельбу по полиции и собственным офицерам по существу не было применено никакого реального наказания. А это ясно свидетельствовало о неспособности властей принимать решительные меры. Тем более что кроме случая с солдатами Павловского полка было известно о других случаях отказа выполнять приказы и даже о случаях братания с митингующими, которые все так же не повлекли за собой никаких последствий. И в связи с этим возникал вопрос — а верно ли они поступили, выполнив этот самый вчерашний приказ и перестреляв сорок человек?
Поэтому всю ночь в казарме шли горячие споры о том, правильно ли они поступили или неправильно, и что же им делать впредь — ведь было очевидно, что наутро их снова погонят на улицы столицы и прикажут стрелять. Как всегда бывает во время споров, мнения солдат разделились.
Одни напирали на то, что приказы можно и нужно не исполнять, поскольку старая власть вот-вот падет, чему явным свидетельством была полная растерянность господ офицеров, которые явно сами не знали, что им собственно делать, а приказы, которые они сами получали от командования, были неоднозначными, половинчатыми, а порой и явно саботажными. А потому многие склонные к бунту солдаты считали возможную смену власти вопросом практически решенным. И задачей своей они видели присоединение к восставшим для того, чтобы, во-первых, помочь делу революции и убрать царицу-немку, предателей, дворян и прочих кровопийц, а, во-вторых, для того, чтобы успеть проявить себя перед новой властью, что, по их мнению, сулило многое в самом ближайшем будущем. Особенно на этих аргументах настаивали унтеры Кирпичников и Марков, которые всю ночь бродили между поставленными в четыре этажа рядами солдатских коек и вели горячие споры с сослуживцами.
Другие напирали на то, что присяга была дадена и присягали они Государю Николаю Александровичу, который Высочайше повелел: «завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжелое время войны», а потому тут и думать нечего. Да и сколько было бунтов на Руси, и всегда власть верх брала, а бунтовщиков и смутьянов отправляли на каторгу или на виселицу. Хотя ситуация вокруг мятежа солдат Павловского полка показывала, что в нынешнее смутное время за бунт могут и просто пожурить.
Третьи же, и их было большинство, предпочитали занять выжидающую позицию, ограничившись сообщением штабс-капитану Лашкевичу о том, что солдаты не хотят стрелять в народ, а потому из казарм выходить не будут.
Единственное, что объединяло всех, это полное сочувствие требованиям митингующих. И если лозунги о восьмичасовом рабочем дне и повышении зарплат для рабочих их касались мало, то вот вопрос о земле, среди солдат, подавляющее большинство которых до мобилизации были малоземельными и безземельными крестьянами, вызвал однозначное одобрение. Горячие споры велись лишь о том, как делить помещичью землю и когда именно это делать. Многие высказывали опасение, что пока они тут в солдатах, там, дома, всю землицу и поделят, забрав все лучшие наделы и оставив им лишь то, на что даже не нашлось охотников.
