— Почему вы не предупредите мир об опасности?
Беррингтон усмехнулся:
— Дай мы вам возможность, вы сейчас бы сами кинулись кого-то предупреждать, пытаться предотвратить и все такое. Ведь так?
— Так, — киваю я, глядя на него с ненавистью, — ведь погибнут миллиарды!
— Миллиарды? А что сделали миллиарды для спасения своей жизни? Жрали гамбургеры? Смотрели футбол? Курили травку? И потом, допустим, вы их предупредите. И что дальше? Спасете Америку от взрыва Йеллоустоуна? Продлите агонию мира еще на год-два? Вы что не понимаете, что мир 2016 года обречен? Вы знаете, например, что только за последние 15 лет перед войной население Эфиопии, Нигерии, Афганистана, Сирии, Египта, Ирака и Йемена увеличилось почти на 200 миллионов человек. ДВЕСТИ МИЛЛИОНОВ за 15 лет! И это только в тех странах, из которых за год перед войной в Европу устремился миллион человек. Всего лишь миллион из двухсот! Только у стран-соседей Европы прирост населения таков, что при малейшем катаклизме, например, при сильной засухе, минимум сто миллионов переселенцев устремятся в Европу! Их будут сначала не пускать, потом в них начнут стрелять на подходе к Европе, а затем их будут уничтожать прямо на месте, словно крыс и тараканов! А они, естественно, будут огрызаться изо всех сил своих, и весь мир в результате все равно сгорит в очистительном огне…
Беррингтон остановил свою речь и стоял тяжело дыша. Глаза его горели огнем.
— Вы не пережили с нами бесконечного ужаса ядерной бомбардировки. Вы не были с нами в том ужасе без конца, в котором нам приходилось жить каждый день те семь черных лет в условиях ядерной зимы, когда нет солнца, а есть радиация, когда мертвенный снег идет без конца, а даже самые защищенные убежища гибнут одно за другим. Мир 2023 года обречен, но и мир 2016 года обречен тоже. А почему? Просто потому что белый человек устыдился своей цивилизационной миссии. Вот именно потому наш мир и погиб! Мы должны были держать их всех на привязи и не дать им возможности свободно плодиться и расширяться. Указать им их место в этом мире…
— Где-то я подобное уже слышал, — криво усмехнулся я, — потом бы в ход пошли газовые печи и концентрационные лагеря, не правда ли? Не к этому ли ведут ваши слова о белом человеке, который держит остальных унтерменшей на привязи?
— А что плохого в этих словах? Что плохого в том, чтобы белый человек защищал свое привилегированное место в мире, который он и создал? Защищал то место, которое белый человек завоевал в этом мире себе по праву? В этом, именно в этом был наш долг перед будущими поколениями. А вместо этого мы рассуждали о том, что недоразвитые дикари и варвары тоже люди и имеют какие-то права на лучшую жизнь. И где эта жизнь теперь? Сгорела в ядерном огне! Нет, ради нашего будущего, ради того, чтобы не сидеть потом в годами в бункерах и не оплакивать своих родных, мы не должны били им давать возможность забыть кто они и каково их место в этом мире! И поверьте мне, мы все исправим, и возможно наш новый мир нравиться кому-то не будет, но он будет нравиться нам!
Профессор оглянулся на техников и, увидев, что все готово, бросил напоследок:
— Впрочем, наш разговор не имеет никакого смысла. Вас убеждать я ни в чем не собираюсь, а помешать мне вы не сможете. Прощайте, Михаил!
Он развернулся и пошел в сторону аппаратной. Я успел лишь крикнуть:
— Я сделаю все, чтобы помешать вам, мистер Беррингтон!
Но тот ушел не оборачиваясь.
Меня втащили в капсулу и быстро закрепили мое тело на ложементе. Еще минута и крышка капсулы поползла вниз. Последней моей мыслью в этом мире была: «Пожалуй, это и есть тот самый вентилятор…»
