— Мы окружены — командир взвешивал каждое слово.
— Слышна артиллерия, а ночью иногда видны вспышки на горизонте. Значит, фронт недалеко. Тридцать, может пятьдесят километров.
Клаус, чистивший краденную с огородов картошку, шмыгал в углу. Он плакал без перерыва уже четыре дня.
— Тихо, взрослый мальчик, а распустил сопли как баба — одернул его старший. — Мы пока еще живы, а наша армия не поддастся ордам недочеловеков. Это только тактический маневр, мнимое бегство…
«Ничего себе тактика, бежать от Волги аж под Замостье, на территории, которые во все времена должны были принадлежать Рейху» — подумал Ганс.
— Попытаемся этой ночью. — Юрген поставил на карте отметку.
— Выйдем в десять, когда как следует стемнеет, пойдем по краю леса в сторону Майдана Островскего — он с трудом выговорил польское название. — Потом проберемся лесом под Крупе. Фронт проходит где-то за Красныставом. День переждем в лесу, а следующей ночью может быть доберемся до наших.
— Может быть — вздохнул Фредер. — А вдруг нет? Слишком много тут войск.
— Так и должно быть возле фронта — слова командира падали тяжело, словно отлитые из металла. — Если бы нас было больше, мы могли бы выполнять диверсионные операции…
Он замолчал и задул свечу.
В темноты стал слышен треск хвороста, ломающегося под тяжелыми сапогами красноармейцев. Из открытой вентиляции слышались их голоса. Ни один из беглецов не знал русского, но все они почуствовали скрытую угрозу в словах «еб твою мать». Где-то поблизости залаяла собака.
Фредер сжал в кулаке гранату. Командир, у которого совесть была отягощена больше других, сунул под язык капсулу с цианидом.
Шаги и голоса русских удалились. Они вздохнули с облегчением.
Якуб Вендрович вышиб подпорку. Ноги районного секретаря Польской рабочей партии задрыгались в воздухе. Из стянутого веревкой горла послышался последний хрип.
— Проклятье! — Якуб с омерзением сплюнул под ноги повешенного. — На один сорняк меньше.
— Коммунистов просто слишком много — заметил Семен. — Всех не убьешь.
— Но хотя бы некоторых. — Его приятель перебросил новую веревку через балку кирпичного цеха и из кучи запакованных как шпроты прихвостней новой власти вытащил следующего.
— Никому не нужны такие «товарищи». — Он надул с презрением губы.
— Вставай проклятьем заклейменный… — начал петь коммунист, бросая перепуганные взгляды по сторонам, но Семен ловко сделал ему трахеотомию штыком и пение прекратилось.
— А этого за что? — Вендрович вопросительно посмотрел на Юзефа Паченко.
— Осведомитель из КПЗУ — проверил Паченко по полученному от командира листку.
Очередное тело затрепыхалось на веревке как рыбка на крючке и затихло.
— Сейчас у нас веревка кончится — проворчал Семен. — Может оставшихся дорежем саблей?
— Предателей вешают.
— Но в Библии написано: «Побеждай зло добром», а железо добрая вещь — возразил казак.
— Добрая веревка тоже хорошо — Якуб не понял.
— Если не хватит веревки, используем по второму разу — предложил Юзеф, пересчитывая взглядом уже повешенных клиентов. — Отцепи тех первых, или как…
— Давай оставшихся и смываемся.
Чуть позже все коммунисты висели на импровизированной виселице.
Якуб вытащил банку с краской и кисточку, а потом на одежде каждого висельника нарисовал большую черную свастику.
— Когда их найдут, на фрицев подумают — сказал удовлетворенно. — Русские развешали плакаты, что в наших лесах немцы скрываются, а это значит, что они сами в это верят… И пожалуйста, какое прекрасное подтверждение их теорий…
И все трое весело рассмеялись.
Юрген приказал обойти село большим крюком.
До сих пор они прошли примерно восемь километров. Все пока шло как по маслу.
— Тут есть старый кирпичный завод — шепнул он?. — Там можно немного отдохнуть. И может даже напиться воды, там был насос. Стараясь не шуметь, они подбежали к стене.
Командир выглянул из-за угла.
Выстрел разогнал мрачную тишину, и бывший хозяин околицы рухнул в грязь. Оставшиеся попытались бежать, но было уже поздно.
Три вооруженных винтовками аборигена выступили из темноты. Немцы неуверенно подняли руки вверх.
— Будем вешать, или расстреляем? — спросил Юзеф.
