Почему я раньше не замечал, что за клеткой с канарейкой висит зеркало? Когда поднимаешься по лестнице, смотрится оно странно.
Комната номер девятнадцать, где Джанан, открыв дверь, встретила меня с сигаретой в руке, а затем подошла к окну и стала смотреть на городскую площадь, казалась мне чей-то сокровищницей, гостеприимно открытой для нас. Безмолвие.
Жара. Полутьма. Две кровати — одна напротив другой.
Из раскрытого окна падал печальный свет, освещая тонкую шею и длинные волосы Джанан, а нервный и нетерпеливый (или мне так казалось?) дым сигареты поднимался от ее губ, которых я не видел, в горестную тьму, скопившуюся от многолетнего дыхания жителей Гудула в небесах — тех, кто не мог уснуть, тех, кто спал некрепко, и тех, кто уснул навек.
Снизу послышался пьяный хохот — наверное, кого-то из продавцов, хлопнула дверь. Я увидел, как Джанан бросила непотушенную сигарету вниз и, словно ребенок, смотрела, как летел, переворачиваясь, красноватый огонек. Я подошел к окну и тоже, сам того не замечая, стал смотреть вниз, на улицу, на площадь. Мы долго смотрели в окно, так, будто разглядывали обложку новой книги.
— Ты тоже много выпила? — осведомился я.
— Да, — весело ответила она.
— Как долго это будет продолжаться?
— Дорога, что ли? — весело спросила она. И показала на дорогу, которая вела от площади к кладбищу, а перед кладбищем сворачивала к автовокзалу.
— И где она, по-твоему, закончится?
— Понятия не имею. Но хочу дойти туда, куда она уведет. А что, лучше сидеть и ждать?
— Деньги почти закончились, — заметил я.
Темная дорога, на которую только что указывала Джанан, озарилась ярким светом автомобильных фар. Въехав на площадь, машина остановилась.
— Мы никогда туда не дойдем, — произнес я.
— А ты выпил больше меня, — сказала она.
Из машины вышел человек и, закрыв дверь, пошел в нашу сторону, не замечая нас. Он беспечно наступил на окурок сигареты, брошенной Джанан, — так ходят те, кто безжалостно губит чужие жизни, и вошел в отель «Удача».
Над Гудулом воцарилась бесконечная тишина, будто в милом маленьком городке людей не было. Где-то вдалеке залаяли собаки, и опять наступила тишина. Листья платанов и каштанов дрожали от незаметного ветра, но шелеста слышно не было. Должно быть, мы долго молча стояли перед окном, глядя на улицу, словно дети в ожидании праздника. С памятью словно что-то произошло — я помнил каждую секунду в отдельности, но не мог сказать, шло время или остановилось. А потом Джанан сказала:
— Нет-нет, пожалуйста, не трогай меня! Ни один мужчина ко мне еще не прикасался!
Мне показалось, что городок, видневшийся из окна, существует только в моем воображении, со мной так часто бывает, когда я вспоминаю прошлое. А может, передо мной не настоящий городок, а тот, что изображен на почтовых марках серии «Наша страна»? И я его рассматриваю? Те крохотные города на марках всегда казались мне не реально существовавшими площадями и улицами, по которым можно гулять, разглядывая пыльные витрины, и где можно купить пачку сигарет, а какими-то воспоминаниями.
Город Фантазии, подумалось мне. Город Воспоминаний. Я знал, что подспудно ищу зрительного подтверждения неизгладимо горькому воспоминанию — я осмотрел пространство под деревьями по темным сторонам площади, тускло светившиеся тракторные шины, перегоревшие буквы вывесок над банком и аптекой, спину старика на улице, несколько окон… И, словно дотошный фотолюбитель, который смотрит не фотографию площади, а пытается определить место, где стоял фотограф, я стал мысленно смотреть на себя со стороны, на себя, стоявшего у окна второго этажа отеля «Удача». Все происходило как в зарубежных фильмах, которые мы видели в автобусах: сначала общий план города, потом — квартал, затем — двор, дом, окно… И пока сам я стоял у окна маленького отеля в далеком поселке, а ты, усталая, лежала за этим окном на одной из кроватей в уже запылившемся платье, я смотрел на нас обоих сквозь объектив камеры: сначала на нашу страну, на пути, что мы прошли, на городишко, площадь, отель и окно. Казалось, эти воображаемые, едва запомнившиеся мне города, деревни, фильмы, заправки и пассажиры смешались где-то в глубине моей души, рождая боль и чувство потери, но я не понимал, передалась ли мне эта грусть от городов, старинных вещиц и пассажиров или же, рожденная моей болью, она разнеслась по стране, по всему миру.
