Кампе. Вот по этому поводу, думается мне, надо бы выпить чего-нибудь крепкого. Мари!
Ханс. Не надо, отец, еще совсем рано.
(К вошедшей Мари.)
Принесите сигар! Я согласен, что в маленьком мирке труднее говорить правду.
Равн. Труднее? Совершенно невозможно!
Кампе. Хм?
Равн. Может быть, ты имеешь в виду те дешевые истины, которых идет по сотне на фунт? А вот истины большие, — те, что угрожают взрывом, — таких истин здесь не выскажет никто.
Кампе. Высказать-то выскажут...
Равн. А что толку? Они горят, как порох, если его из патрона высыпать: полыхнут и погаснут. А настоящей, здоровенной правды маленькое общество не выдержит, уверяю тебя, такого эксперимента оно не снесет — лопнет ко всем чертям. Здесь нужны реторты покрепче.
Ханс. Величайшая из истин принесена в мир малым народом.
Равн. Так вот он по всем правилам и лопнул.
Ханс. Он не от этого лопнул.
Кампе. Суховато что-то получается. А может, нам...
Ханс. Отец прав.
Кампе. Наконец-то!
Ханс. ... мы слишком отошли от сути дела.
Кампе. Вот тебе и на!
Ханс. Я чувствую, что будут трудности. Что люди пренебрегут сутью дела и станут нападать на личности. Ну, а если я все это выдержу?
Равн. Да, и запутался же ты! Говорил я папаше Кампе: не держите мальчика так долго за границей, не следует ему так долго путешествовать. Он поплатится за это, когда вернется. Разве не так?
Кампе. Так. (Встает, несколько раз проходит по комнате и, будто случайно, выходит.)
Равн. И вот, пожалуйста: во всеуслышание нападать на такое авторитетное лицо!..
Ханс. Ну, такое и раньше видывали.
Равн. Конечно, видывали! Но ты — молодой человек, никому еще не известный! А!.. Да что там! Утихомиришься.
Ханс. Пока я жив — никогда!
Равн. Что ж, топчись тогда в одиночку.
Ханс. И буду, пока не найду себе сторонников. Или, быть может, здесь сторонников не найдешь, в «нашем маленьком мирке», как ты говоришь? Может, здесь и партий не бывает?!
Равн. Как не быть — да еще и со всеми пакостями, какие при этом полагаются. Как же, как же...
Ханс. Так же, как и в большом мире.
Равн. Нет, не так, как в большом; там — настоящая борьба, часто жестокая борьба, а в борьбе всегда есть душевный подъем. Что все потоки лжи и грязи, когда силы и способности напряжены до крайности?! Тогда ли думать о ранах, бояться тюрьмы?! Гибнешь или побеждаешь вместе с тысячами, но знамя всегда развевается в вышине, и из каждого нового поколения сбираются под него все новые полчища. Так создаются большие характеры, закаленные бойцы, так куются государственные мужи, писатели, люди искусства со своими мыслями и своей целью. А здесь? А ну, взгляни-ка на здешних: несколько сломленных, больных, ожесточившихся людей, с которыми едва ли можно сработаться, и — несколько одиночек.
Ханс. Пусть так, но если они победят?
Равн. Победят! Ах ты, наивная душа! Где нет никакой борьбы, не может быть и победы. Бесконечные обвинения в ереси, извращения, ложь, лицемерие... И возни хватает, и шуму, а борьбы нет. Я тебе сказал: каше маленькое общество просто не вынесет борьбы! Все эти ненадежные заклепки, которые его держат, повыскакивают и — бах!
(Встает.)
Ханс. Да, изрядно тебя разъели сомнение и уныние!
Равн. Ты так думаешь?
Ханс. Думаю! Ведь я же помню тебя таким смелым... таким смелым, как сейчас твой племянник Карл.
Равн. Придет и его черед.
Ханс. Мне прежде казалось, что ты такой яркий, прямо сверкающий весь. Как алмаз!
(Смеется.)
Равн. Алмаз в слишком твердой оправе: если по нему молотить, он в куски разлетится. Впрочем, это довольно удачное сравнение. Оно дает представление о семье энтузиастов, живущей в маленьком мирке.
Ханс. Но все же эта, как ты говоришь, семья энтузиастов достигла уважения и богатства.
Равн. Это было в иные, деятельные времена. Давным-давно! С нами было то же, что бывает с великими людьми, — они ведь тоже энтузиасты. Разве ты не замечал? Но если верно, что великие государства не могут существовать, не принося в жертву тысячами маленьких людей, то малые страны, наоборот, не могут выжить, не жертвуя многими из великих и величайших сынов своих. Это верно не в меньшей степени!
Ханс. Хм?,.
