— Боже ты мой… — выдохнул Кейтин. — О нет…
— Ярко слишком, — решила Тййи. — Сенсорику вырубаем!
«Птица Рух» тронулась прочь.
— Господи боже! Они… они же точно, точно падают! Такой свет! Они умрут! Сгорят, как… они падают! Боже, останови их! Кто-нибудь, пожалуйста! Там же капитан. Надо что-то делать!
— Кейтин! — крикнул Мыш. — Вырубай сенсорику! Ты чокнулся?
— Им конец! Нет! Там дыра света в середине всего! И они в нее падают. О, они погружаются. Они падают…
— Кейтин! — визжал Мыш. — Кейтин, не смотри!
— Она растет, она яркая… яркая… еще ярче! Я их почти не вижу!
— Кейтин! — Вдруг осенило, и Мыш выкрикнул: — Не помнишь Дана? Отключи сенсор-импульсы!
— Нет! Нет, я должен видеть! Она ревет. Она сотрясает, раскалывает ночь! Я чую запах — она жжет, выжигает тьму! Я их уже не вижу… нет, вот они!
— Кейтин, прекрати! — Мыш извивался под Ольгой. — Тййи, отключи ему импульсы!
— Не могу. Корабль должна против гравитации я вести. Кейтин! Сенсорику выруби, приказ это!
— Вниз… вниз… я опять их потерял! Все, не вижу. Свет краснеет, весь… Я не…
Мыш ощутил, как передернуло корабль, когда внезапно и бешено забилось Кейтиново крыло.
Кейтин завопил:
— Я не вижу! — Вопль стал всхлип. — Я ничего не вижу!
Мыш свернулся в клубок на ложементе, прижав ладони к глазам, дрожа.
— Мыш! — Крик Тййи. — Черт, мы одно потеряли крыло. Свое выбирай!
Мыш вслепую выбрал свое. Слезы страха сочились между век; он слышал, как Кейтин плачет навзрыд.
«Птица Рух» восходила над звездой, и «Черный какаду» нисходил в нее.
И стала нова.
Пиратского рода, слепо мечусь в огне; меня кличут пиратом, убийцей, вором.
Перетерплю.
Миг спустя я соберу трофеи и стану тем, кто столкнет Дракона с края завтрашнего дня. И спасу Плеяды — что не смягчит моего преступления. Облеченные величайшей властью в итоге совершают и величайшие злодеяния. Здесь, на «Черном какаду», я — пламя вдали от вечности. Однажды я сказал ей: нас не готовили к смыслу. Не готовили нас и к осмысленной смерти. (Есть смерть, единственный смысл которой — умереть в защиту хаоса. И они мертвы…) Такие жизни и смерти исключают значимость, отводят вину от убийцы, восторг от социально благотворного героя. Как другие преступники обосновывают преступления? Пустые миры извергают своих пустых детей, взращенных лишь играть и воевать. Достанет ли этого для победы? Я сокрушил треть космоса, чтобы вознести другую и потрясти еще одну; и я не вижу на себе греха. Значит, видимо, я свободен и я зло. Что же, я свободен… и скорблю по ней смехом. Мыш, Кейтин, вы, кто может говорить из сети: который из вас больше слепец, не узревший моей победы под этим солнцем? Я чувствую: вокруг бурлит пламя. Как ты, мертвый Дан, я вцеплюсь в рассвет и вечер; но я — я покорю полдень.
Темнота.
Безмолвие.
Ничто.
И трепет мысли:
Я мыслю… следовательно, я… я Кейтин Кроуфорд? Он отбивается. Но мысль — он; он — мысль. Негде бросить якорь.
Проблеск.
Перезвон.
Пахнет тмином.
Начинается.
Нет! Он продрался обратно во тьму. Мыслеслух припомнил чей-то визг: «Помнишь Дана…» — и мыслевзор нарисовал шатающегося отщепенца.
Еще один звук, запах, проблеск — за ве́ками.
Он бился за беспамятство в кошмаре потока. Но кошмар ускорил сердце, а учащенный пульс толкал его вверх, вверх, где распростерлось в ожидании великолепие гибнущей звезды.
Сон в нем убит.
Он задержал дыхание и открыл глаза…
Перед ним — пастельные капли жемчужин. Мягко перезваниваются высокие созвучия. Затем тмин, мята, кунжут, анис…
А за многоцветьем — силуэт.
— Мыш? — шепнул Кейтин и сам удивился, как ясно себя услышал.
Мыш отнял руки от сиринги.
Цвет, запах и музыка иссякли.
— Очнулся? — Мыш сидит на подоконнике: плечи и левая половина лица залиты медью. За ним — пурпурное небо.
Кейтин закрыл глаза, уронил голову на подушку, улыбнулся. Улыбка ширилась и ширилась, расщепилась над зубами — и вдруг перешла границу слез.
— Да. — Он расслабился, снова открыл глаза. — Да. Очнулся. — Рывком сел. — Где мы? Это станция Алкана? — Но в окне виднелся пейзаж.
Мыш спихнул себя с подоконника:
— Луна планеты именем Новая Бразилия.
Кейтин выбрался из гамака, подошел к окну. За атмосферным капканом над горсткой невысоких домов катила ковром к лунно узкому горизонту черно-серая скальность. Кейтин втянул холодный, порченный озоном воздух, оглянулся на Мыша:
