— Хорошо, — сказал Эймос. — Когда начнем поиски?
— Когда рассвет будет туманным, и солнце спрячется за облаками, и воздух станет серым-серым, серее не бывает.
— Хорошо, — повторил Эймос. — Пойду-ка я пока прогуляюсь, осмотрю ваш корабль.
— Поиски начнутся завтра в четыре часа утра, — сказал серый господин. — Не полуночничай.
— Хорошо, — в третий раз сказал Эймос.
Когда Эймос уже направился к двери, серый подобрал с пола рубин, который они не убрали в шкаф. На боку сундука — а сундук теперь стоял в углу — был маленький треугольный люк, которого Эймос раньше не замечал. Серый господин открыл люк, кинул в него рубин и торопливо захлопнул дверцу. «Орхмфлбфе».
3
Эймос вышел на палубу. Облака висели так низко, что верхушка самой высокой мачты корабля запросто могла их распороть. Ветер шевелил рыжие волосы Эймоса, забирался в дыры его отрепьев. На поручнях палубы сидел матрос и наращивал канат.
— Вечер добрый! — сказал Эймос. — Я хочу посмотреть корабль, а времени у меня в обрез. Завтра мне вставать в четыре утра. Не подскажете ли, что тут смотреть никак не стоит? Что-нибудь глупое, неинтересное, от чего мне не будет никакого толку?
Матрос озадаченно наморщил лоб и, помедлив, сказал:
— На корабельной гауптвахте точно ничего интересного нет.
— Большое спасибо! — сказал Эймос и пошел дальше, пока ему не встретился другой матрос, стоявший по щиколотку в мыльной пене. Моряк работал шваброй так энергично, будто пытался оттереть с серых досок последние остатки цвета.
— И вам тоже добрый вечер, — сказал Эймос. — Я осматриваю корабль, а времени у меня в обрез, потому что мне завтра вставать в четыре утра. Мне посоветовали не смотреть гауптвахту. Не покажете ли, где она? А то еще забреду на нее случайно, а мне это совсем ни к чему.
Матрос озадаченно замер, уперся подбородком в ручку швабры и, помедлив, сказал:
— Если не хочешь забрести на гауптвахту, не спускайся во второй люк за рулевой рубкой.
— Большое спасибо! — сказал Эймос и поспешил к рубке.
Найдя второй люк, он кубарем слетел по трапу и двинулся было к тюремной камере, которая была отгорожена решеткой, но заметил чумазого моряка с железным ключом на поясе.
«Наверно, он по совместительству тюремщик», — подумал Эймос.
— Добрый вечер, — сказал Эймос. — Как поживаете?
— Я-то хорошо, а ты как поживаешь? И что ты здесь вообще делаешь?
— Да так, стою перед вами, хочу поговорить по-дружески. Мне сказали, что тут, внизу, ничего интересного нет. А раз тут скучно, я решил составить вам компанию.
Моряк озадаченно потеребил ключ на поясе и, помедлив, сказал:
— Ты, значит, хочешь мне одолжение сделать?
— Ну да, — сказал Эймос. — Что такое скучное здесь хранится, что мне все советуют сюда не соваться?
— Это корабельная гауптвахта, мы здесь пленников держим. А что еще тут держать?
— Хороший вопрос, — сказал Эймос. — И что же вы тут держите?
Тюремщик снова потеребил ключ на поясе, а потом сказал:
— Да ничего интересного.
И тут Эймос заметил, как груда грязных серых одеял за решеткой шевельнулась. Среди тряпья Эймос заметил краешек чего-то рыжего — рыжего, как его собственные огненные волосы.
— Ну тогда, наверное, — сказал Эймос, — я правильно сделал, что не стал сюда заходить.
Он развернулся и ушел. Но в ту же ночь, когда полил дождь и тяжелые капли, мерно барабаня по палубе, убаюкали весь экипаж, Эймос пробежал по скользким доскам, укрываясь под карнизом рубки, с которого лила вода, и нырнул во второй люк. Лампы горели тускло, тюремщик дремал в углу, свернувшись на серой парусине, а Эймос прошел прямо к решетке и заглянул в камеру.
Половина одеял съехала вбок, и Эймос увидел не только что-то рыжее, пылающее, как его волосы, но и что-то зеленое, как перья попугая, и что-то светло-желтое, как китайская горчица, и синеву, что была лучезарнее небосвода июльским утром. Вы когда-нибудь наблюдали, как человек спит под грудой одеял? Одеяла вздымаются и опускаются в такт дыханию. Эймос догадался, что здесь есть живой человек.
Он тихонько свистнул:
— Эй, яркий, но неинтересный человек, проснись, давай поговорим.
Одеяла разлетелись в разные стороны, и человек, переливающийся всеми оттенками — Эймос в жизни не видывал столько цветов сразу, — привстал, протирая глаза. Рукава у него были из зеленого шелка с голубой и лиловой опушкой. Плащ — малиновый с оранжевыми узорами. Рубашка — золотая в радужную клетку, один сапог — белый, другой — черный.
