II
— Эй, Жоан! — заорал я с другого конца пристани.
Он кивнул мне из средоточия сетей. Солнце играло на гладкой коже плеч и терялось в жестких волосах. Я подошел туда, где он сидел и чинил сети, опутанный ими, как паук. Он подтянул к себе еще кусок сети, закрыв ею ороговевшие ступни, и ухмыльнулся мне — его улыбка напоминала мозаику: золотой зуб, белый зуб, черная дыра, кривой желтый клык; белый, золотой, белый. Я присел, выставив вперед увечную ногу.
— Я рыбачил у кораллов, где ты сказал. — Он выпучил щеку изнутри языком и кивнул. — Зайдем в дом, выпьем?
— Хорошо.
— Только еще минутку…
На побережье, в рыбацких деревнях, живет особая порода бразильцев. Немолодых, но при этом без возраста. С виду такому дашь лет пятьдесят-шестьдесят, но в восемьдесят пять он, скорее всего, будет выглядеть точно так же. Таков был и Жоан. Мы однажды выяснили, сколько ему лет. Оказалось, он на семь часов старше меня.
Мы подружились еще до моей аварии — я запутался в его сетях, прокладывая высоковольтные линии в течении Воррея. Многие на моем месте взяли бы нож и прорубили себе дорогу, испортив сетей на пятьдесят-шестьдесят долларов. В здешних местах рыбак столько зарабатывает за месяц. Но я вместо этого всплыл и сидел в лодке Жоана, пока он меня распутывал. Потом мы с ним, как положено приморским парням, пошли и надрались вместе. Поскольку Жоан из-за меня потерял целый день лова, с тех пор я ему подсказываю, где лучше клюет. Если совет оказывается удачным, Жоан меня угощает.
Так продолжается уже пятнадцать лет. За это время моя жизнь разлетелась на куски и я оказался прикован к берегу. Жоан же выдал замуж пять сестер, женился сам и обзавелся двумя детьми. (О, какие изумительные бразильские блюда готовила Амалия — косы закинуты на спину, смуглые груди трясутся от смеха — для воскресного ужина, плавно переходящего в понедельничный завтрак.) Я был с ними в вертолете скорой помощи, летящем в столицу. В больничном приемном покое я стоял рядом с Жоаном — он оборванец с рыбьей чешуей в волосах, я просто оборванец, — и обнимал его, плачущего, и объяснял ему, как это врачи могут за неделю превратить ребенка в амфибию, способную подолгу жить под водой и на воздухе, но бессильны перед определенными видами рака, особенно если при этом почки перестают работать. Мы с Жоаном вернулись в деревню вдвоем, автобусом, за трое суток до нашего дня рождения. Мне исполнилось двадцать три года, а Жоану — двадцать три года и семь часов.
— Сегодня утром, — сказал Жоан (челнок плясал в сетях, таща за собой оранжевую нить), — я получил письмо, и ты должен мне его прочитать. Это насчет детей. Пойдем выпьем.
Челнок замер, два раза дал задний ход, и Жоан прочно закрепил узел. Мы пошли по порту в сторону деревенской площади.
— Как ты думаешь, там написано, что их приняли?
— Если это от корпорации «Акватика», то для отказа они обычно посылают открытку. Вопрос в том, что́ ты сам об этом думаешь.
— Ты хороший человек. Если они вырастут такими, как ты, я буду доволен.
— Но ты все-таки беспокоишься.
Я уговаривал Жоана отдать детей в международную корпорацию «Акватика» чуть ли не с тех самых пор, как стал их крестным отцом. Если их примут, все годы учебы они будут жить вдали от родной деревни, а потом их могут послать на работу в любой океан мира. Но Жоану и его пяти сестрам нелегко поднимать двоих детей без матери. А в корпорации они получат образование, увидят мир, у них будет интересная работа — в целом неплохая жизнь. Они не будут к тридцати годам выглядеть на шестьдесят. А моя судьба — скорее исключение.
— Жизни без беспокойства не бывает. Но эта работа опасная. Ты знаешь, что кое-кто собирается проложить кабель по дну Шрама?
Я нахмурился:
— Опять?
— Да. Ведь ты как раз это пытался сделать, когда море порвало тебя на куски и сожгло обрывки?
— Не обязательно все расписывать в таких подробностях. Так кто теперь лезет тигру в пасть?
— Некий Торк. В порту говорят, что он храбрый.
— А за каким чертом понадобился кабель именно там? До сих пор без этого как-то обходились.
— Из-за рыбы, — объяснил Жоан. — Ты мне сам рассказывал пятнадцать лет назад…
