— …золотая пудра, оседает в расщелинах, если вдохнуть, глаза мерцают непонятными цветами, и новые гармонии вверчиваются в ушную полость, и ум расширяется…
— …от блажи мы сделали чучело градоначальника Аргоса, и снабдили его заводным летающим механизмом, и пустили летать над городской площадью, и оно выкрикивало сатирические стихи о лучших людях города…
— …и за это нас изгнали из Аргоса в табменскую глушь…
— …а выжить за стеной можно только одним способом — надо нырнуть в море и отработать дни позора в подводных иллириевых шахтах…
— …и вот мы трое, в жизни не блажившие иначе, чем смехом и бучей, ни над кем не глумясь…
— …мы были невиновны…
— …мы пошли в шахты. И в масках и водолазных костюмах вкалывали в подводных аргосских шахтах целый год…
— …год на Аргосе на три месяца длиннее года на Земле, шесть времен года вместо четырех…
— …и в начале нашей второй осени цвета ряски мы готовы были уйти. Но Товия остался. Его руки приноровились к ритмам приливов, и бремя руды грело его ладони…
— …так мы оставили брата в иллириевых шахтах, и полетели к звездам, и боялись…
— …понимаете, мы боялись, что, раз брат наш Товия нашел то, что нас с ним разделило, один из нас тоже может найти то, что разделит двоих оставшихся…
— …ибо мы думали, что нас троих не разделит ничто и никогда. — Идас взглянул на Мыша. — И никакой нам блажи.
Линкей моргнул.
— Вот что такое для нас иллирий.
— Парафразирую, — сказал Кейтин с другого края дорожки. — Во Внешних Колониях, а на сегодня это сорок два мира и около семи миллиардов жителей, почти все население рано или поздно сталкивается с непосредственной добычей иллирия. И предполагаю, приблизительно каждый третий работает с каким-то аспектом его обогащения и производства всю свою жизнь.
— Такова статистика, — сказал Идас, — для Колоний Внешних Как Ничто.
Встрепенулись черные крылья; Себастьян встал и взял Тййи за руку.
Мыш почесал затылок:
— Ясно. Плюнем в эту реку, и пойдемте уже на корабль.
Близнецы спустились с ограды. Мыш перегнулся через нее над горячим ущельем и сморщил губы.
— Что ты делаешь?
— Плюю в Пекло>три. Цыгану надо трижды плюнуть в реку, когда ее переходит, — пояснил Мыш Кейтину. — Или будет плохо.
— Мы живем, вообще-то, в тридцать втором веке. Что «будет плохо»?
Мыш пожал плечами.
— Вот я никогда не плюю в реки.
— Может, это только для цыган.
— Думаю я, мысль типа отличная эта, — сказала Тййи и перегнулась через ограду рядом с Мышом.
Позади замаячил Себастьян. Над ними черный зверь, попавшись в горячий восходящий поток, исчез, отброшенный, во тьме.
— Там это что? — Тййи, вдруг помрачнев, ткнула пальцем.
— Где? — скосился Мыш.
Она показала на стену каньона.
— Эй! — сказал Кейтин. — Слепец!
— Тот, что попортил тебе мелодию!..
Линкей встрял между ними:
— Этот человек болен…
В мерцающем наваждении Дан ковылял по уступам к лаве.
— Он же сгорит! — присоединился Кейтин.
— Но он не чувствует жара! — воскликнул Мыш. — У него же все чувства мертвы! Он не видит… может, он вообще не понимает!
Идас, потом Линкей оторвались от ограды и рванули по мосту.
— Быстрее! — заорал Мыш, кинувшись следом.
Себастьян и Тййи бежали за ним, Кейтин — в арьергарде.
Десятью метрами ниже ограды Дан замер на скале, вытянув руки, готовясь к инфернальному нырку.
Когда они достигли края моста — близнецы уже карабкались на ограду, — над стариком у обода каньона возникла чья-то фигура.
— Дан! — Лицо фон Рэя пылало, овеваемое светом. Ограду он одолел в один прыжок. Порода брызгала из-под сандалий и дробилась, когда он крабом спускался по склону. — Дан, не делай…
Дан сделал.
Его тело зацепилось за порог в шестидесяти футах вниз по течению, крутанулось раз, другой, пошло ко дну.
Мыш вцепился в ограду и перегнулся так, что заныла кожа на животе.
Кейтин встал рядом спустя секунду и перегнулся еще дальше.
— Ахххх!.. — прошептал Мыш, оттолкнулся и отвернулся.
Капитан фон Рэй добрался до скалы, с которой прыгнул Дан. Рухнул на колено, упер кулаки в камень, уставился на лаву. Темные пятна упали на него (питомцы Себастьяна), вновь воспарили, не отбрасывая тени. Близнецы замерли на выступах над ним.
