— Правильно! Этот тоже сломаю!
— Да ладно тебе. Дай я хоть посмотрю на него сначала.
Я поднял шарик в воздух:
— Я и яйцо так могу поднять, не раздавив. Пьяный или трезвый, я умею обращаться с манипулятором.
— Мне много лет такие штуки не встречались! А в детстве у меня такой был.
— Ты хочешь сказать, что его не золотые привезли? Что это не продукт непостижимых для нас технологий какой-нибудь дальней галактики?
— Нет, это наше производство. Они появились где-то в пятидесятых.
Шарик, зажатый в клешне, завис над вытянутой рукой Полоцки.
— Считается, что эти игрушки очень познавательны. Зачем ты хочешь его разбить?
— Я никогда таких не видел.
— Ты ведь откуда-то из глуши, верно? Они не так уж часто встречались. Не ломай его.
— А я хочу.
— Почему, Вайм?
Что-то застряло у меня в горле.
— Потому что хочу выбраться на волю! Я разобью либо этот шарик, либо голову кому-нибудь.
Моя рука внутри перчатки начинает дрожать. Когти манипулятора дергаются. Полоцки выхватывает шарик и отскакивает:
— Вайм!
— Я завис тут, на Краю. — Голос все время дрожит, цепляясь за непонятные штуки, застрявшие у меня в горле. — Я лузер! Я завис с кучкой уродов и дураков!
Клешня качается, сжимается, когти клацают друг о друга.
— А потом, когда дети… когда дети вырастают такими чудовищами, что даже достучаться до них…
Клешня раскрывается, тянется к Полоцки. Полоцки отскакивает в полутьме:
— Вайм! Черт побери!
— …даже достучаться до них не выходит… — Клешня перестает дрожать и медленно возвращается на место, складывая когти. — Я хочу что-нибудь разбить и выбраться на волю. Да, это очень по-детски. Потому что на меня никто не обращает внимания.
Клешня подпрыгивает.
— Даже когда я пытаюсь помочь. Я не хочу больше никому делать больно, клянусь, небеса мне свидетель…
— Вайм, сними перчатку и послушай!
Я приподнял клешню, чтобы она не царапала о цементный пол.
— Вайм, я́ хочу обратить на тебя внимание. — Полоцки медленно выходит обратно в оранжевый свет. — Ты уже пять лет посылаешь мне мальчишек, проведываешь их, выручаешь, когда они по глупости во что-нибудь вляпываются. Не все они — Рэтлиты. Я тоже хорошо отношусь к детям. Потому и подбираю твоих ребят. Я считаю, то, что ты делаешь, замечательно. В глубине души я люблю детей. В глубине души я люблю и тебя.
— Ах, Полоцки… — Я покачал головой. Где-то в глубине моей души зарождалось отвращение.
— Я не стыжусь этого. Я люблю тебя самую малость и не откажусь полюбить тебя всей душой. Мне уже давно хотелось предложить тебе создать семью.
— Полоцки, я тебя умоляю! У меня и так неделя выдалась тяжелая. Давай не сегодня, а?
Я отключил перчатку.
— Не надо бояться любви, Вайм. Не важно, как и когда она приходит. Не убегай от нее. Брак со мной? Да, для человека вроде тебя это поначалу может быть тяжело. Но ты скоро привыкнешь. А потом, когда появятся дети, нас будет двое…
— Я пошлю к тебе Сэнди. Это он у нас — доброе сердце. Он из тех, кто женится. Может, он готов еще раз попробовать.
Я стянул перчатку.
— Вайм, не уходи так. Погоди минуту!
— Полоцки! Я не настолько пьян! — Я швырнул перчатку на верстак.
— Вайм, я тебя умоляю!
— Ты что, хочешь меня удержать под дулом пистолета?
— Не надо так…
— Надеюсь, мальчишки, которых я к тебе посылаю, ценят тебя больше, чем я сейчас. Извини, что я сюда вломился. Спокойной ночи!
Я повернулся спиной.
В девяти тысячах миль от нас повернулся и Стелларплекс. Серебряные круги упали через отверстия крыши. Сквозь железную клетку выключенной клешни я увидел большие, полные страдания глаза Полоцки, похожие на кольца толченой бирюзы. Сейчас они блестели от слез.
В девяти футах от нас кто-то произнес:
— Мэм?
Полоцки оглянулась:
— Ан! Ты не спишь?
В круг серебряного света вышел Ан, потирая шею:
— У вас в конторе очень жесткие стулья, сестрица.
— Он тут? — произнес я.
— Ну да, — ответила Полоцки. — Ему негде жить, так что я разрешила ему поспать в конторе, пока заканчиваю работу. Вайм, то, что я сказала, было серьезно. Теперь можешь уйти, но только не так. Остынь сначала.
— Полоцки, ты очень милая, с тобой хорошо в постели, и ты отличный механик. Но я уже все это проходил. Звать меня в семейную группу — все равно что приглашать… ну, выкинуть что-нибудь совершенно неприличное. Я прекрасно знаю, чего стою.
