Он потрогал нос и брови.
Самого Шурика зачем везут? На Европе осрамишься, как домой показываться?
Сажин что-то сказал Роберту и подошел к Шурику.
— Волнуешься?
Шурик пожал плечами и покосился на самолеты.
— В первый раз за границу. Вдруг отменят?
Сажин потерся подбородком о плечо.
— Всякое бывает.
— Вы часто так шутите?
— Нет.
— Потому и не получается. Во всем нужна тренировка, Михаил Петрович.
— А ты серьезный, — Сажин откинул со лба седой чуб.
— Миша, мы полетим или нет? — спросил, подходя, Роберт Кудашвили. — Волнуешься, жеребенок? — Он хлопнул широкими ладонями Шурика по плечам, и у того заныла поясница. — Все образуется, ты будешь выступать…
— А вы волнуетесь? — перебил Роберта Шурик. — Говорят, вы прибавили семь килограмм, опять же возраст. — Он понимал, что надо замолчать, но не мог. К тому же Роберт подошел вплотную, и Шурик чуть ли не упирался носом в пуговицу на его плаще. А это было особенно унизительно. Он поднял голову, увидел топорщащиеся рыжие усы и круглые синие глаза грузина и переспросил:
— Так вы волнуетесь?
Роберт причмокнул, обнажив белые крупные зубы, и повернулся к Сажину.
— Знаешь, Миша, жеребята перед первым стартом кусаются, — он обнял Сажина и повел вдоль барьера, — как волки, кусаются. Честное слово…
— Шурик, кто твой любимый художник? — спросил Зигмунд Калныньш. Он подошел во время разговора и сейчас стоял рядом, разглядывая репродукцию в «Огоньке».
— Ты нарочно так туго подпоясываешь плащ, чтобы все видели, какие у тебя широкие плечи? — огрызнулся Шурик.
— А тебе не нравится? — Зигмунд перестал разглядывать «Огонек» и серьезно посмотрел на товарища. — Это некрасиво? — Он расслабил пояс. — Так лучше?
Подошли Роберт и Сажин.
— Анохин неплох, — сказал Кудашвили, продолжая, видимо, ранее начатый разговор.
— Ты лучше, — ответил Сажин. — Уверен.
— Спасибо, друг, — буркнул Кудашвили.
— Я по дружбе в команду не беру, — сказал Сажин и снял с плеча руку.
Роберт повернулся к Шурику и сказал:
— Шурик, уважь старика, сделай одолжение. Сбегай, купи мне зубную щетку. Забыл я.
Шурик нерешительно переступал с ноги на ногу, но Зигмунд незаметно подтолкнул его под зад, и Шурик оказался у двери в аэровокзал.
— Самую большую, жеребенок! — крикнул Кудашвили.
— Намучаемся мы с мальчиком, — сказал Сажин.
— Что ты, Миша, — Роберт склонился и заглянул Сажину в глаза, — нервничает. Семнадцать лет. Первый результат. Первая поездка. Ха! — Он поднес к лицу широкую ладонь. — Обкатается. Еще на финише встречать будем.
— Неприятно, когда от тебя результата ждут, — Зигмунд легко тронул Сажина за локоть, словно извиняясь за свое вмешательство.
Сажин посмотрел на боксеров, потерся подбородком о плечо и отвернулся.
Репродуктор щелкнул и заговорил:
— Пассажиров, отлетающих рейсом «о эс шестьсот два» по маршруту Москва — Вена, просят пройти на посадку в самолет.
Старый Петер сидел на шведской скамейке, опираясь спиной о зеркальную стену спортзала, и менял шнуровку в боксерских перчатках. У противоположной стены, также покрытой зеркалами, тоже сидел Петер и тоже шнуровал перчатки. Только был он несколько меньше и не такой старый — нельзя было разглядеть морщины и шрамы на широком лице и седину в коротко остриженных волосах на круглой шишковатой голове. Петер из-под нависших бровей поглядывал на свое отражение. Потом поднял руку и шлепнул широкой ладонью по висевшей над головой груше. На той стороне тоже подняли руку и шлепнули по груше. Оба снаряда покорно закачались.
На тонких металлических тросах висели тяжелые кожаные мешки — когда-то Петер мог заставить говорить их натужными глухими голосами, откликаться на короткий выдох и еще более короткий удар. Сейчас, проходя мимо, только гладил их многопудовые холодные тела, и снаряды презрительно молчали, прекрасно понимая, что в шестьдесят с лишним лет с перебитыми суставами человек не заставит их закачаться и заговорить.
Звонкие пневматические груши повисли под своими козырьками, коварно приглашая поиграть с ними. Сила здесь не нужна, весь вопрос — кто быстрее? Но обогнать эту хитрую штуку нельзя, она принимает любой темп и весело щелкает, отсчитывает удары, а удары — это секунды, минуты, часы… человеческой жизни.
