— Не украшает? — Я с удивлением огляделся. — Из-за того, что на мне нет блейзера? И я не член Королевского общества автолюбителей? Мы живем в свободной стране, Вииг, так, по крайней мере, считается, и я могу находиться там, где мне заблагорассудится.
— Ну что ж. — Он разжал кулаки, но в глазах по-прежнему не было доброты. — Пеняй на себя. — Он развернулся и ушел своей целеустремленной походочкой.
Мне ничего не оставалось, как вернуться в автомобиль и продолжать наблюдение. Прошло еще полчаса, затем еще столько же. Чтобы как-то ускорить развитие событий, я завел мотор, несколько раз прокатился мимо ворот, нарочито газуя и привлекая к себе внимание. Затем поставил машину за углом, так, чтобы видеть ворота в зеркальце.
На этой улице я повстречался еще с одной женщиной. Она была брюнетка и лет на десять моложе первой. В серебристом спортивном автомобиле она промчалась мимо, почти неслышно. Я видел ее мельком, но это лицо напомнило мне другое. Все тем же летом, много лет тому назад, когда еще не успела поблекнуть и цвела сирень. Девушка носила библейское имя Ребекка. Вытянув шейку, посерьезневшая, она сидела на стуле со мной рядом. И вдруг мы остались одни, нам было по восемнадцать. Не говоря ни слова, и не в силах противиться судьбе, мы потянулись друг к другу и долго целовались. Только что отгремела гроза, улицы промокли, сады вдруг ожили и буйно зазеленели, кстати, они были очень похожи на те сады, что окружали меня сейчас. Я стукнул кулаком по рулю. Эти сады доведут меня до бешенства. Наверное, это и есть любовь: с годами образы стираются, раны зарубцовываются, и человек живет в ладу с самим собой, но наступает миг, и неожиданно все рушится, и опять открываются раны, и возвращается память, яснее и ярче, чем когда-либо. Маленькие обломки прошлого, которые навсегда остаются с тобой.
Конечно, были у меня воспоминания посильнее и болезненнее, чем девушка по имени Ребекка, но предаваться им сейчас я просто не имел права. Зелень садов вдруг стала раздражать меня, солнце нестерпимо резало глаза. С высоты синего неба слышался гул, и я вдруг почувствовал навалившуюся на меня усталость — силы мои иссякли. Бесполезно сидеть здесь и ждать неизвестно чего. Первый раунд я проиграл. Но бой продолжается, до вечера еще далеко, сказал я себе.
Я завел мотор, и машина сама нашла дорогу на главную транспортную магистраль, ведущую к Бергену. Поток подхватил и понес нас к центру. Шум все нарастал. На мысе Нюгордстанген навстречу мне поднимался Маленький. Манхэттен — уродливый образчик архитектуры, от которой сами американцы давно отказались. Свободное место для парковки я нашел на Фестплассен и к полицейскому участку отправился пешком. Там я спросил Хамре.
Раздраженный и усталый на вид, Хамре сразу дал мне понять, что дел у него по горло. Наверное, так оно и было, он сидел, стиснув зубы, и морщил лоб. На письменном столе высились кипы бумаг, из которых вываливались какие-то фотографии.
— Ты знаешь, какое сегодня число? — спросил я.
— …и у меня нет времени отгадывать загадки! — закончил он предложение, даже не начав его.
— Никаких загадок. Взгляни на календарь.
Он тяжело плюхнулся за свой письменный стол, торопливо пригладил волосы и внимательно посмотрел на меня.
— Так и быть, — сказал я. — Сегодня 1 сентября. В город приехал Хагбарт Хелле. Вот какое сегодня число.
Тут у него лицо совсем вытянулось.
— А, так ты опять за свое. Очень сожалею, Веум, но новых улик у нас нет, и в материалах дела ничего нового, что могло бы дать нам повод беспокоить такого человека, как Хагбарт Хелле. Не надо думать, что нас это не волнует. Больше всего на свете я бы хотел прояснить это дело до конца, — и понизив голос, добавил: — Хотя бы для того, чтобы ты к нам больше не совался, — и опять громко: — Но ты видишь, как нам тяжело приходится. Дело налезает на дело, и просто нет возможности заниматься всем этим так основательно, как хотелось бы. Ты же требуешь, чтобы мы все бросили, встали по стойке «смирно!» и отвечали бы на вопросы о произволе полиции. Словно кто-то сомневается, что такое действительно существует.
