Павлик сам отворил мне дверь. Он был в старых тренировочных штанах и в тельняшке, словно бы в память о своей упущенной спортивной карьере и о службе на флоте.
— Привет, привет, а я уж на тебя всесоюзный розыск объявил. Три шестьдесят два за голову.
Это была его нетленная шутка. Прежде он давал за мою голову три двенадцать, два восемьдесят семь, а еще раньше двадцать один двадцать старыми.
— Здорово, шея, — улыбнулся Павлик и ради дружеской ласки прихватил меня своим излюбленным борцовским приемом. В такие мгновения мне сразу же становится очевидной тщета моей ежедневной утренней зарядки с утюгами вместо гантелей. Освободиться от этой товарищеской железной хватки невозможно. Я понял это еще в девятом классе.
— Ну-ка, ну-ка, — Павлик проницательно потянул носом, — все ясно, уже выступил. Лучшего школьного друга, конечно, не дождался.
Я принялся оправдываться, напирая особенно на свое самовольное внезапное бегство со свадьбы.
— С чужой, надеюсь? — поинтересовался Павлик. — Со своей бы так просто не слинял. По опыту знаю.
— Это по какому же такому опыту? Что-то я не припомню. — В переднюю, улыбаясь, вышла жена Павлика, и стало очевидно, что Татьяна очень подходит моему другу, а была она высокая, крепкая, румяная, как деревенская девушка.
— Не припомнишь, ну и ладно, — рассудил Павлик, стягивая с меня пальто. — Думают, что все про нас знают, что все им понятно. Как только заявление подал, предложил, как говорится, руку и сердце, так и привет, конец всем сложностям. Учти.
— Не слушай его, — засмеялась Татьяна. — Ты проще будь, доверчивее, я ведь тебя знаю, ты невесть что такое ищешь, а ты на землю спустись.
Вот так всегда, хоть не ходи в гости к старым знакомым. Всем и впрямь все про меня понятно и ясно, что я ищу да чего я хочу, можно подумать, что я объявил об этом по радио. И никуда от этих расспросов и советов не денешься. Вероятно, они будут длиться еще несколько лет, до тех самых пор, пока гипотетическая моя женитьба не сделается уже темой для анекдотов и соболезнований.
— А куда ему торопиться? — как верный друг, вступился за меня Павлик. — Что, на его век невест, что ли, не хватит? В крайнем случае, скоро наши девки подрастут.
— Вот золотые слова, — обрадовался я поддержке старого товарища, — чем не жених, зрелый мужчина около пятидесяти, некурящий, непьющий и к тому времени, может быть, даже состоятельный. Представляешь, как это красиво, взять да и жениться на девушке, которую еще девчонкой держал на коленях.
Несколько легче рассуждать о себе самом в таком вот условно предположительном тоне, будто о литературном персонаже.
Тут, словно почувствовав, что речь идет о них, на пороге комнаты появились обе будущие невесты. Первоклассница Дуня уже немного стеснялась меня, вероятно, в ее сознании я и впрямь обретал таинственные мужские черты. Зато младшая, Настя, тут же принялась скакать на одной ножке, взывая пронзительно к моему вниманию:
— Дядя Морозов, посмотри, как я прыгаю!
— Ну вы, подруги, — неумолимо произнес Павлик, — это что еще за разгул жизни? Передачи ваши закончились, усталые игрушки давно кемарят, то есть, это, спят. Ну-ка, на счет «три» умываться и спать!
Кто бы мог подумать, что Павлик, первый в школе лентяй, завсегдатай «камчатки», веселый бездельник, в любую минуту готовый к авантюре — сорваться ли с уроков, выпить ли пива, — именно Павлик окажется таким вдохновенным и рачительным отцом. Угадав мои мысли, Павлик усмехнулся:
— Ты чего смотришь так, тоже мне, наблюдатель жизни. С ними же нельзя иначе. Упусти момент, они тебе по такой линии пойдут… Ты вон на Настьку взгляни — три года всего, а уже готовый женский характер. И ложь, и лесть, и притворство. А то еще моду взяли — стучать друг на дружку, друг друга подзакладывать. С ангельским видом, из лучших побуждений. Представляешь, как это мне приятно. Мне, который фискалов всю жизнь давил, как класс… Так что разговор у меня с этими барышнями флотский. Школа выживания.
Девчонки, уловив в отцовском тоне отступление от непреклонной суровости, стали ластиться к Павлику, хныкать, кокетничать. И столько прелести было в этих капризах, столько простодушного коварства, что я неожиданно вновь, как будто бы со стороны, подумал о своей судьбе — зачем я живу, кому от этого легче и теплее.
