Серафима вспомнила, о чем начала говорить, прежде чем отвлеклась на Любину красоту. Вспомнила и даже по столу сухоньким кулачком ударила в сердцах.
— У него ни стыда, ни совести.
— И что ты предлагаешь?
Люба отошла от окна. Глаза у нее блестели, а курносое прелестное лицо порозовело так, что веснушки стали еще виднее. Но ничего этого Серафима не заметила. Или сделала вид, что не заметила, потому что на Любкин бесполезный вопрос рассердилась:
— Да что ж я-то могу предложить?..
Пока Серафима собиралась с мыслями для ответа, Люба резко перекинула сумку через плечо, схватила с бабкиных колен пульт и щелкнула кнопкой:
— Ну, тогда сиди и…
Поскольку последние слова потонули в оглушительной музыке, Серафима так и не узнала, что же посоветовала ей Люба.
Когда стукнула на крыльце дверь, Серафима, опять держа пульт в вытянутых руках, начала переключать каналы. Остановилась на очередных новостях. Какое-то время, подозрительно щурясь и жуя ртом, смотрела и про убийства, и про пожары, и про наводнения. Потом плюнула с досадой, перекрестилась, нашла какой-то сериал и через десять минут уже мирно дремала перед телевизором.
* * *
Земля позади панельного пятиэтажного дома шла немного под уклон. И грядки тоже шли немного под уклон. И поливать такой огород было чистой мукой: вода стекала к меже чужого участка. И электрический насос опять не работал. Воду для полива приходилось таскать из колодца ведром.
Вера распрямилась, потерла поясницу и откинула с лица светлые, а на солнце и вовсе до цвета соломы выгоревшие пряди. Оглянулась на сына. Семилетний Илья заканчивал поливать капустную грядку.
Илья поставил лейку, ладошкой заслонил от солнца глаза и посмотрел на мать. Против низкого вечернего солнца смотреть было трудно. Хотя можно было и не смотреть. Он и так знал, что у его мамы глаза теплые, карие и что сейчас она глядит на него и улыбается. А у него, Ильи, глаза были синие. Но зато волосы — такие же, как у мамы: прямые и очень светлые. И еще он знал, что фигура у его мамки классная. Это он слышал от мужиков в магазине. А когда она в джинсах или слаксах, то мужики и вовсе шеи сворачивают. Ничего, пусть завидуют.
Вера махнула сыну, бросила взгляд на часы, охнула и побежала к дому. Илья солидно вытер о штаны руки, подобрал трансформер, который здесь, на огороде, был трактором. А может, танком. Теперь это было трудно понять: трансформер был старый, несколько его деталей потерял еще предыдущий владелец, их сосед пятиклассник Димка, внук бабки Кати. Димка вырастал, а его игрушки и кое-какая одежка доставались по наследству ему, Илье.
Илья подошел к забору, отодвинул держащуюся на одном гвозде доску, посмотрел. На задах Димкиного дома дымилась баня. У соседей слева тоже дымилась баня. А у них бани не было. Мама мылась в маленькой ванной, стены которой были выкрашены облупившейся тоскливой зеленой краской, а в баню они ходили к бабке Кате. Илья вернул доску на место и пошел в дом.
Вера одевалась за открытой дверцей зеркального шкафа. Илья сидел на стуле, болтал загорелыми ногами в сандалиях, сбитых на носках. В основном он видел то, что отражалось в зеркале: себя самого, окно за своей спиной и верхушку дерева в этом окне. Во дворе соседней школы мальчишки играли в футбол. Но это он уже не видел, а слышал. И, судя по тому, что он слышал, команда их дома опять продувала соседям.
Илья попробовал собрать из трансформера терминатора, но ничего не получилось. Руки и головы не хватало. Он опять стал смотреть в зеркало.
Из-за дверцы шкафа появлялось то голое Верино плечо, то рука, то прядь взметнувшихся светлых волос. Илья сполз на край стула. Ему не нравилось, что ноги у него в зеркале не достают до пола и болтаются, как у маленького. А он не маленький. Этой осенью — в школу Хотя… Вот сегодня опять… Мать в ночь уходит, а присмотреть за ним придет соседка бабка Катя. Но это все же лучше, чем соседка тетя Настя. Тетя Настя только прибежит, накормит ужином и убежит к своим семерым по лавкам. А с бабкой Катей можно и про жизнь поговорить, про всякие прошлые времена. Или вместе посмотреть видак.
