– Ну да, – пробормотал Фергюсон, чтобы выиграть время, думая про совершенно логичные выводы, приходящие даже в головы репортеров. – Когда дело доходит до выплывших непонятно откуда протестантских экстремистах здесь, в Эдинбурге, до тех, кто готов убивать и при этом не связан с Ирландией, нет ничего удивительного в некоторой преемственности с, хм, святыми мучениками прошлого.
– Так отчего же не сказать об этом на публику?
– Такая откровенность может помешать следствию. Уж поверь мне на слово. И мы были бы очень благодарны, если бы ты не упоминал эту связь, насколько бы она ни казалась очевидной.
Макэй скептически глянул поверх бокала и вытер пену с губ.
– Я на это не куплюсь.
– Позволь мне объяснить, – попросил Фергюсон. – Один момент. Кстати, про «куплюсь»…
Он отошел к стойке за пивом и вернулся с двумя пинтами и готовой линией защиты.
– Знаешь, не то чтобы это был большой секрет. Все и в самом деле очевидно. Дело в очень важной улике, на которую мы натолкнулись по чистой случайности, – и если про нее станет известно, это повредит расследованию. Вот и все. Ты не упустил ничего важного.
– И за вашей скрытностью не стоят политические причины?
– Нет.
Макэй поднял свой бокал, кивнул и отпил.
– Ладно, сменим тему. Что ты думаешь о проблеме со стволовыми клетками?
– Какими стволовыми клетками?
Макэй поднял брови.
– А-а, так ты не знаешь! Я насчет Бернардет Уайт, домоправительницы. У нее же регенерационная терапия стволовыми клетками назначена на утро понедельника.
– И ты поставил это в новости?
– Да не смотри на меня так! Я получил информацию от проверенного источника в «Вестерн Дженерал», но не от персонала, так что никаких нарушений врачебной этики и разглашения личных данных. Просто утечка информации.
– Не слишком достоверная, – заметил Фергюсон, надеясь, что проговорилась не Айла. – Даже если не касаться врачебной этики – она ведь католичка.
– В том-то и дело. Она без сознания и к понедельнику в себя не придет. Непонятно, отчего – то ли по небрежности, то ли по незнанию, – у нее нет официально заверенного заявления об отказе от регенерационной терапии. Ни документа, ни браслета, ни медальона.
– Но ведь очевидно: она бы не согласилась… Вот дерьмо!
Инспектор щелкнул пальцами.
– Да. Снова в деле доктрина официального непризнания. Ее предполагаемая религия и сопровождающие ее предрассудки персоналу больницы, по закону, неизвестны.
– Да чепуха! Пусть католический епископ Эдинбурга помажет ей елеем голову и большой палец на ноге, или что они там мажут, – и все проблемы решены. Разве не выход?
– Может, и выход. Но по закону – нет. И я прекрасно понимаю, почему. У врачей нет повода считать, что пациентка не согласится на регенерацию и спасение своей жизни, если ее мнение не выражено устно либо письменно. Нельзя предполагать, что люди, которых считают членами религиозной организации либо группы, обязательно разделяют все взгляды этой организации либо группы – а особенно в отношении себя самих. А может, пациентка одобрила бы терапию? Может, она решила, что, если нечаянно сломает шею, лучше очнуться в регенерационном баке, чем овощем на койке. А поскольку пациентка не выразила явного отношения к проблеме, врачи руководствуются старой доброй клятвой Гиппократа, которая предписывает хватать и спасать.
– Но можно ведь и подождать, пока она придет в себя!
– Могут возникнуть осложнения. Выздоровление займет месяцы, а не недели, плюс увеличится риск инфекции. Врачи должны лечить наилучшим образом – они и лечат.
– Твою же мать! – выругался Фергюсон, вытирая пот со лба. – Господи боже, католики не обрадуются.
Он уставился на Макэя.
– Знаешь, мне как-то очень не хочется, чтобы эта история всплыла в газетах.
Тот развел руками.
– Извини. Тут уже ничего не поделаешь. Жаль, если это приведет к каким-нибудь конфликтам, но, принимая во внимания обстоятельства, вряд ли это уж так важно.
– Ты прав, но…
Инспектор прикусил губу. Что-то его во всем этом беспокоило. Шона говорила по поводу Бернардет Уайт: «Шерше ля фам». Так, стволовые клетки, регенерация, мутиладос, затаенная обида на католическую доктрину… Именно потому и подумали сперва о таинственном калеке, а не о роботе. Сейчас насчет Грэма не сомневается никто. Но он в любом случае несколько месяцев ходил на заседания «Анфаса», наверняка узнал и понял, каково этим людям. А может, и проникся симпатией. Фергюсон почти не сомневался в том, что найденный печатный станок – именно тот, на котором выпускали прокламации Третьего ковенанта. Они же, среди прочего, обличали и терапию стволовыми клетками. Последняя прокламация угрожала не только церквям, но и светским организациям.
