- Слушай, а ты уверен, что все будет нормально? Этот Риткин муж меня не пристрелит из арбалета?
- Он и слов таких не знает, чудак-человек.
- А то, что я сам, без заявки с их стороны?
- Говори, что она вызвала. Рита не выдаст, она боится меня и тебя больше, чем этого козла.
- А то что я русский, не подозрительно?
- А там все слесаря русские, они с местняком не тусуются.
- Что?
- Не общаются с Мексикой.
Гольф помолчал.
- Скажи, ты как считаешь, Леся мне изменяла до развода?
- Я могу только думать и предполагать... - загадочно произнес Зорик. - Это особая статья.
Зорик всегда, когда речь заходила об изменах, выражался очень юридически. У Гольфа, тем не менее, отпустило на душе. Он даже стал насвистывать по дороге на станцию.
Он любил свою жену, и что с того, что эта любовь уже ему не принадлежала? Она была растворена в вещах, осела на страницах вместе прочитанных книг, на календарях, облетающих в гостиной, неприкаянно жила в их взрослой дочери. Это было сильное и почти уже безличное чувство, которое в нем практически не нуждалось. Его любовь в нем не нуждалась. Он и она, его любовь, могли обойтись друг без друга. Одно он хотел выяснить, чтобы окончательно от нее освободиться: была ли Олеся ему верна, продолжала ли любить его последние годы, когда они так бездумно и расточительно ссорились из-за каждой мелочи каждый им отпущенный небом совместный вечер. Если да, то он сможет жить с ней, чтобы без нее. Если нет, то он навсегда останется один, в своей высокой скворечне над океаном, где он будет ночами ворочаться на жестком диване, стареть и слушать, как скрипят ржавеющие железные пружины и стучит будильник сердца.
Сказать, чтобы он приходил назад, - нет, она никогда этого не скажет. Но Макс Гольф почему-то упрямо верил, что однажды получит письмо с просьбой вернуться. Письмо будет заказное, а сама Олеся будет стоять внизу у подъезда.
- Что-то треснуло, что-то треснуло, но что? - удивленно повторил он, сам стуча зубами. Ему вдруг стало как будто скучно жить.
В то кафе, в которое он хотел, он не попал, - там по воскресеньям было закрыто. Но рядом открылось совсем простенькое заведеньице "Рози" с двумя столиками снаружи. Макс взял капуччино и вышел на свежий воздух. За соседним столиком сидела девушка возраста его дочери и курила длинную коричневую сигарету. Перед ней стоял молочный коктейль. Перед ней на столике лежала распластанная обложкой вверх книга. Гольф обратил внимание на то, что книга была русская, но название ее ему ничего не сказало.
Гольф вежливо сел к девушке лицом, хотя океан был с другой стороны. У нее на крыле носа виднелся припудренный волдырь лихорадки, розоватое водянистое пятнышко было и на нижней губе. Куря, она машинально царапала болячку ярко оранжевыми ногтями в лаке. Как врач Гольф не мог этого вынести.
- Если это герпес, то лучше всего не трогать.
- А? - удивилась она.
- Это у тебя герпес? - спросил он.
- Да, - ответила она по-русски.
- А ты русская, - сказал наблюдательный Гольф.
- Да.
- Герпес не надо сковыривать. Он тогда пройдет быстрее.
- Я не трогаю, случайно... Болит, - по-детски пожаловалась она и скривила такую же жалкую мордочку, как и его дочь, когда заболевала.
- У меня есть мазь дома.
- Правда?
- Мы можем зайти, и я тебе дам. Я недалеко живу, вон в том доме, - показал он и вдруг испугался: а что если она подумает, что он ее заманивает?
- Я буду очень признательна. Но сколько это возьмет?
- Да что ты, я - бесплатно!
- Но я спрашиваю - сколько возьмет по времени? Я с чемоданом.
Тут только Гольф понял, что она, хоть и говорит без акцента, но переводит фразы с английского. Значит, русский у нее был не родной.
- Только приехала в Бостон? - почему-то обрадовался Гольф.
- Нет, уезжаю. Мне надо сегодня переждать где-то, потому что вечером возьму самолет.
- Можешь поставить чемодан у меня и погулять возле моря. Меня все равно не будет. А мазь в холодильнике возьмешь, называется "серол", очень помогает.
Она с удивлением посмотрела на него, но взяла протянутый ключ.
- А вы сами?
- У меня запасной... у - это... у жены, в общем.
- Вы имеете жену?
