По лицу священника было заметно, какое смятение царит в его душе, и это не ускользнуло от острого глаза доктора Шукальского.
– Отец, вы плохо выглядите.
– Я чувствую себя хорошо. Очень хорошо. Ян, куда вы идете в этот час? Время уже за полночь.
– Видите ли, – он вздохнул, и пар из его рта заструился среди падавшего снега, – я просто гуляю, чтобы собраться с мыслями, но решил пойти домой и побыть вместе с женой и сыном. Если мой особый пациент проснется, то меня вызовут в больницу.
Отец Вайда кивнул. Шукальский был не единственным, кто хорошо умел читать по лицам, и священник заметил на лице друга странную рассеянность.
– Ян, а вам хорошо?
Врач тихо рассмеялся.
– Пиотр, беспокойтесь о моей душе, а я позабочусь о вашем теле.
Но лицо священника оставалось серьезным.
– Ян, я спрашивал о вашей душе.
Улыбка исчезла с лица Шукальского.
– Ян, – начал Пиотр тихим голосом – как скоро вы думаете лечь спать? Мне сперва надо проведать прихожан в больнице, но после этого…
– Это будет не скоро, Пиотр. Однако нет никакой необходимости заходить ко мне. Со мной все в порядке, я правду говорю. Наверно, я просто устал…
– Нет, Ян. Речь идет не о вас. Речь идет обо мне.
Брови Шукальского приподнялись. Он еще раз внимательно посмотрел в лицо друга, и выражение широко раскрытых серых глаз священника немного встревожило его.
– Пиотр, в чем дело?
– Ян, не здесь. Не сейчас. Попозже. Если… если я вообще к тебе зайду, а такое вполне может случиться… – Его голос угас.
– Пиотр, ты же знаешь, что мой дом открыт для тебя в любое время.
– Да-да. Тогда я зайду попозже. А теперь я должен поспешить. Спокойной ночи, Ян.
Шукальский стоял на заснеженном тротуаре и смотрел вслед торопливо удалявшемуся священнику. Отец Пиотр Вайда даже не пожелал ему счастливого Рождества.
Им пришлось нырять в дверные проемы, чтобы не оказаться в руках нацистских патрулей, и удалось незамеченными прийти в квартиру Марии.
– Тебе не надо было снимать номер в «Белом Орле», – тихо сказала она, ища в сумочке ключ. – Ты ведь можешь остановиться прямо здесь.
Макс прижал Марию к себе и приник губами к ее шее.
– Я не знал, с кем я встречусь, kochana Мария. Я сумел лишь узнать, куда тебя направили. Мне пригрезилось, что ты вышла замуж, родила шестерых детей и страшно растолстела.
– За два года? – Она расхохоталась. – Ах, да! – Она достала ключ.
Макс взял ключ и после несколько попыток нетвердой рукой подвыпившего человека отпер дверь. Они вошли в обнимку. Когда Мария хотела было включить свет, Макс поймал ее за руку, притянул к себе и впился в ее губы. Отстранившись от нее, он сказал:
– Мне не следовало уезжать из Варшавы.
– Забудем о прошлом, – прошептала она.
– Пусть будет так, moja kochana.[10] Мы будем думать только о настоящем, о тебе и обо мне, о Рождестве, о шампанском и безумной любви.
– У нас нет шампанского.
– Что? Но мы не можем без шампанского! Так принято. А что же у тебя есть?
– Пиво.
– Пиво! Это богохульство. Нам нужно шампанское. Я посмотрю, нельзя ли достать его.
– В этот час? Макс, не делай глупостей.
– Ах… – Он нежно коснулся ее щеки. – Думаю, я, возможно, сумею уговорить хозяина «Белого Орла» расстаться с одной бутылкой. Если только у него есть шампанское…
– Но ведь так поздно!
– Не волнуйся, – прошептал он, направляясь к двери. – Мне просто хочется, чтобы сегодня все было как положено. Мы ведь все-таки не виделись целых два года. А ты пока разведи огонь в камине, хорошо?
В этот час в палате было темно и тихо, больные мирно спали, единственная дежурная сестра сидела в дальнем конце за стеклянной перегородкой. Темная фигура скользнула в другом конце палаты через дверь в коридоре, выходившей на улицу, и застыла в тени. С этого места хорошо просматривались все койки и медсестра, склонившая голову над книгой. Свет доходил сюда от единственной лампочки, горевшей в самом конце этого длинного помещения. Повернув голову влево и вправо, затем осмотрев ряды коек, неизвестный обнаружил перебинтованную голову неподвижно лежавшего цыгана. Темнота и полная тишина служили хорошим прикрытием, так что непрошеный гость легко нашел естественное укрытие.
