– Это поразительно, правда? Только подумать! Два с половиной года свободы от нацистов.
Мария тоже улыбнулась ему. Боль, причиненная ей Максом Гартунгом, давно исчезла. После его бесславного отъезда Мария даже обнаружила, что, узнав правду о нем, она вдруг обрела новую радость в больничной жизни.
– Ян, только не будьте слишком уверены. Нас все еще могут разоблачить.
– Да, я знаю. Но в эти дни, Мария, нам не грозит опасность потерять весь город, как это было год назад. Сейчас нацисты отступают, они перешли к обороне. Каждый боеспособный мужчина нужен Гитлеру для фронта. Думаю, он не станет отвлекать личный состав и артиллерию, чтобы стереть с лица земли незначительный городок. Не сейчас.
– Но нам все еще грозит опасность.
– Это верно. Нам она всегда грозила и, вероятно, всегда будет грозить. Но подобный риск никого из нас не запугал. Вот что значит быть партизаном.
– Вам ведь нравится это слово, правда? И вам приятно думать, что вы партизан.
– Никто не узнает, как я горжусь тем, что способен бороться за свою страну. У меня вот здесь что-то происходит.
Он похлопал себя по груди.
– А ведь это действительно забавно. Нам не удастся поделиться опытом той битвы, которую мы ведем без единого выстрела.
– Мария, мы спасли тысячи жизней, и это самое главное.
Ян Шукальский снова взглянул в окно. Он смотрел на распускавшиеся цветы.
Отец Вайда отвез Шукальского до границы района, находившегося под карантином. У дорожного контрольно-пропускного пункта доктор показал свое разрешение на проезд дежурившей там охране, затем терпеливо ждал, пока его брюки и спину опрыскивали ДДТ. Его небольшую дорожную сумку открыли и также подвергли дезинфекции.
Прежде чем пойти дальше, Шукальский сказал священнику:
– Встретьте меня здесь послезавтра в полдень.
Затем он прошел четыре километра от контрольно-пропускного пункта до Сандомежа, где спустя два часа сел в поезд, идущий в Краков.
Краков изменился. Повсюду стояли танки и артиллерия. На улицах встречалось больше солдат, чем гражданских лиц. Мостовые были усеяны разбитым стеклом, что говорило о столкновениях с движением Сопротивления. Здания были заколочены досками. Парки остались неухоженными. Гневные надписи обезобразили стены. Но дело было вовсе не во внешнем виде. Краков не пострадал столь значительно, как другие польские города. Шукальского поразило царившее в городе настроение. В то время, как в мирной Зофии люди могли в целом вести прежний образ жизни, населению Кракова пришлось испытать всю тяжесть оккупации.
Перед Яном вставали картины счастливого детства, проведенного здесь. Он прошел мимо Дворца Чарторыских и вспомнил студенческие годы, как ходили по этим тротуарам студенты и за гроши играли на скрипках и аккордеонах. Выйдя на большую мощеную площадь в центре города, он не заметил солдат гарнизона и облепленных грязью танков. Вместо этого бросились в глаза те же флаги и статуи апостолов, которые ставили здесь к празднику Тела Христова, когда он с родителями вставал на колени и молился. Осматривая внушительное сооружение Сукеннице,[32] он не заметил красных нацистских знамен, здесь когда-то был рынок цветов, и он вспоминал мать, которая в этом месте выбирала букеты.
Шукальский пошел дальше. Это был другой Краков. Того, в котором он родился и вырос, больше не существовало.
Он пришел к стенам Казимежа,[33] испещренным желтой краской и непристойными проклятиями антисемитов. Эту массивную стену венчала колючая проволока, и Шукальский вспомнил те дни, когда он с матерью шел через еврейский рынок и как его, маленького мальчика, тогда завораживали люди в длинных черных пальто и меховых шапках, у которых над каждым ухом, словно штопоры, опускались завитушки. Ян знал, что этих евреев уже нет. Это гетто уже не было забито до отказа. Последний раз, в 1939 году, он слышал, что здесь, в этом жалком гетто, теснились пятьдесят тысяч евреев. Сегодня, когда существовали лагеря смерти и проводилось «окончательное решение», осталась лишь горстка евреев.
Ян Шукальский направился к Ягеллонскому университету, где на следующий день должен начаться симпозиум. Конечно, с 1939 года, когда все учебные заведения закрыли, знаменитый университет Кракова тоже перестал работать и поляки уже не могли получить высшее образование. Но этому симпозиуму покровительствовали немцы, большая часть участников тоже были немцы, и поэтому один из залов университета открыли для заседаний.
