– Гартунг, вам нечего сказать? Или у вас пропадает голос, когда вы остаетесь без модной черной униформы? Вы понимаете, что натворили? Вы подвергли нас всех опасности заразиться. У нас появились все шансы умереть от тифа. Вы и родную мать убили бы, лишь бы сделать карьеру. Вот что я вам скажу. С этого дня и впредь вам грош цена! Я позабочусь об этом…
Мюллер продолжал монотонно говорить, изливая свой гнев и страх, озвучив опасения всех, кто находился в этой комнате, но Макс Гартунг ничего не слышал. Держа прямо свое подтянутое мускулистое тело, эсэсовец уставился на вид, открывавшийся из окна кабинета Шмидта.
Он смотрел на серую крышу больницы Зофии и был похож в этот момент на мстительного ястреба. Гартунг молча дал страшную клятву.
Зофия вернулась к прежним безмятежным дням. Ян Шукальский объяснил жителям Зофии причину успеха следующим образом.
– Не нас надо благодарить, а самих немцев. Как раз на это я очень рассчитывал. Я ожидал, что они не станут слишком тщательно обследовать пациентов из-за опасения заразиться. Если бы они так не пеклись о собственной безопасности, доктор Мюллер и его спутники внимательнее обследовали бы наших так называемых больных тифом и обнаружили бы, что те неплохо играют свои роли. Но осторожные немцы вместо этого поверили результатам анализа Вейля-Феликса. Так что видите, друзья мои, как это ни смешно, не мы спасли себя от немцев, а немцы избавили нас от самих себя.
Они вернулись к обычной работе, будто ничего не случилось. Мария и Ян продолжали колоть больных вакциной протеуса, а Анна с Гансом в склепе готовили ее. Лето прошло как сон, спокойно, никого не мучили кошмары войны, которая опустошала другие местности и города Польши. Шукальский ежедневно посылал Шмидту свои доклады. Эпидемия развивалась своим чередом. Жители Зофии продолжали делать вид, что их схватила за горло самая тяжелая эпидемия тифа, какую в Польше никогда ранее не приходилось испытать.
Макс Гартунг вскоре после возвращения в Варшаву получил приказ о переводе с должности командира «Einsatzgruppe» на пост заместителя коменданта лагеря смерти в Майданеке, что близ Люблина. Он принял эту должность со свойственным ему достоинством и вскоре не без мрачного удовлетворения обнаружил, что она дает ему возможность полностью излить свой гнев и ненависть. Гартунг заслужил в лагере кличку Бешеная Собака, которая останется за ним до самой смерти.
К концу 1943 года становилось ясно, что его карьера в рейхе закончится, когда под натиском русских развалится Восточный фронт. Поэтому единственная надежда Макса Гартунга была связана с крематориями Майданека.
Он собирал и припрятывал бриллианты и золото тех, кого в крематориях превращали в пепел.
Лето 1944 года принесло надежду на то, что в Польше наступит новая жизнь. Красная армия вытесняла немцев со своей территории, нацисты проигрывали войну. В Польше повсюду говорили, что конец войны близок, и Зофия стала одним из городов, в котором перспектива освободиться от немцев возродила дух и надежды ее жителей.
Ян Шукальский стоял у окна своего кабинета и смотрел на освещенные солнцем здания, на деревья, облачавшиеся в новые листья, и вспомнил похожий день год назад, когда он ездил с немецкой делегацией в деревню Славско. Какой страх охватил его тогда и сколь велика разница между тем и этим днями!
Сегодня он мог оглянуться на прошедшие два с половиной года «эпидемии» и сделать вывод, что они одержали победу.
– Завтра я еду в Краков, – тихо сказал он Марии Душиньской, которая стояла в нескольких футах позади него, – на тот симпозиум по инфекционным болезням, о котором я вам говорил. Шмидт дал мне разрешение на поездку.
– Я удивлена.
– Я нет. Я говорил ему, что поеду туда, чтобы найти способ остановить эпидемию.
– Вы там долго пробудете?
– Думаю, что нет. Симпозиум пройдет за два дня. Но мне придется ехать в Сандомеж, чтобы успеть на поезд. Не знаю, сколько времени потребуется для этого. Отец Вайда может довезти меня до границы, где кончается эпидемия. Оттуда до поезда я смогу дойти пешком.
Шукальский отвернулся от окна и улыбнулся Марии. У него сегодня было хорошее настроение.
