Директором «Аромата» и был тот самый человек в окне, совсем еще, кстати, молодой, высокий и болезненно худой. Ипполитыча он, похоже, не знал, но краткую саморекомендацию Гули выслушал вежливо и терпеливо.
— Вы весьма кстати, — сказал он приятным успокаивающим голосом. — Я собирался давать объявление. Интерьеры когда-нибудь оформляли?
— Безконечное число раз, — поспешил заверить Гуля.
Через десять минут разговора все, собственно, и разрешилось: молодой директор оросил Гулю вожделенным словесным сиропом:
— Будете у нас работать! Не против?
Да, конечно же, Гуля был не против. И если бы Алик (так он, директор, запросто себя представил) мог предположить на сколько «он не против», то, возможно, предложил бы значительно меньшее денежное вознаграждение. Но Алик оказался слабоватым психологом или просто сегодня все-таки был «Гулин день»? Кто его знает? В общем-то, Гуля и не собирался ломать голову на этот счет. Он срочно отправился в мастерскую делать первые наброски и эскизы. Срочно, бегом, как муравей, которому очень хочется уподобиться пчеле…
У дверей в мастерскую, подпирая стену и покуривая, его поджидал пьяненький Антон Бушуев, выглядевший как типичный человек дождя. Гуля внутренне чертыхнулся, настроение разом упало: поработал, что называется. Бушуев попытался отряхнуть грязный, облитый чем-то гнусным плащ, бывший значительно меньшего размера, нежели этого требовалось его дебелому, рыхлому телу. Но прозаика это вовсе не смущало, он, потрескивая швами куцей одежонки, качнулся навстречу Гуле, двинув пару раз вперед свои полные х-образные ноги и распахнул объятья.
— Рад тебя видеть, Борис, — спотыкаясь языком, пробормотал он, — ты проходи, проходи, чего стоять на пороге.
— Да я то пройду, к себе, чай, пришел, — пробурчал Гуля, — а ты-то, собственно, чего? У меня работа срочная, извини.
Бушуев хлопнул себя руками по мягким бедрам, его глубоко посаженные, невыразительные глазки сдвинулись друг к дружке и сосредоточились на созерцании собственного носа.
— Я к тебе, как к другу, — обиженно протянул он. — Ты знаешь, поощрение так же необходимо гениальному писателю, как смычку виртуоза канифоль? Знаешь?
— Я подумаю над этим на досуге, — пообещал Гуля, отпирая дверь и входя в мастерскую.
— Это не я — Прутков, — нахально протискиваясь следом, объяснил Бушуев. — Друг ты мне или нет?
— Что, нет? — не понял Гуля, потом махнул рукой. — Ладно, входи, что с тобой делать?
Бушуев тяжело плюхнулся на диван, так что тот, как испуганный селезень, тревожно крякнул.
— Ты представляешь, я две ночи не спал, все думал. — Бушуев погладил себя по карману на груди, словно именно там скрывалась причина его безсонных ночных томлений. — Понимаешь, мой друг, все дело в словах, в использование словесных конструкций. Тут каждый сам себе архитектор. Представь себе город, полный хреновых архитекторов. Каждый что-то строит, не считаясь с окружающей действительностью, с тем, что вокруг тысячи архитекторов тоже что-то строят. И вот возникает тьма тем пирамид и всяких хреновин, теснящих и попирающих друг друга. Они превращаются в самодовлеющие сущности, которым плевать на смысл бытия, на все вокруг плевать. Всякая целесообразность становится невозможной ибо у каждой сущности своя хренова логика. И как прикажете жить? И как тут не напиться?
— Ну, повод, положим, можно найти и попроще, так? — поинтересовался Гуля, растапливая камин. Он уже смирился, что с работой сегодня, пожалуй, придется повременить. Прозаик поерзывал и все теребил что-то спрятанное на груди под плащом. Впрочем, тайны тут никакой не было. «Только бы не самогон» — с тоской подумал Гуля и облегченно вздохнул, как только увидел пробку псковалковской «Столичной».
— Без бутылки мы все равно ничего не решим, — доверительно сообщил Бушуев, выставляя водку на столик. — Давай стаканы.
— С Геной Бурдюком пил? — строго спросил Гуля.
— Было дело, — покаянно склонил голову Бушуев, — попутал бес. Куртку свою новую ему пожаловал, сам теперь в обносках. Но что делать, мы русские — широки-и…
Бушуев важно повел плечами, а Гуля про себя усмехнулся, вспомнив красоту бушуевского подарка.
