– С чего и начать, не знаю, – со вздохом сказала она. – Спутано все.
– Говорите сразу главное, – посоветовал Сулимов. – А уж там мы путаницу как-нибудь распутаем.
– Главное-то – совесть, – объявила она. – Грызет, не спрячешься.
– Перед кем же совестно?
– Перед Анной, женой Корякина. Перед мальчишкой, конечно… Ну а больше всего перед собой.
– И эту совестливость, простите, разумеется, разделяет с вами ваш муж?
Пухова равнодушно отмахнулась:
– Кто его знает. Тоже, поди, не в себе. Но ему-то перед собой оправдаться легче – не он все наладил, а я.
Напустив на себя вежливое безразличие, Сулимов вглядывался в цветущее лицо Пуховой: «Хитрит? Беду от мужа отвести хочет? Или, черт возьми, еще одна кающаяся Магдалина?..» Но на белом лице Пуховой хитрость не прочитывалась – лишь удрученность и все та же упрямая решительность: была не была!
– Вы наладили? Что именно?
Тяжкий вздох, ответ не сразу:
– Да это самое…
– Не убийство ли Корякина сыном?
– Выходит, что так.
– И вы рассчитываете доказать мне это?
– Отчего Рафаил убит? Да оттого, что над женой измывался. Он, поди, с первого дня ее не любил люто. Ну а Рафаилу-то Анну я подсунула. Я! Можно сказать, откупилась ею.
– И как это было?
– Как?.. Занесла меня кривая в ваш барачный поселок Сочи. Из эвакуации я возвращалась с матерью обратно в Ростов, да на станции Мамлютка маму мою из вагона вынесли – тиф. Пятнадцати лет мне не исполнилось – одна на всем свете. Судомойкой работала, в лесу топором махала, чуть замуж не выскочила за человека на тридцать лет старше, а когда сюда занесло, была уже тертая, голой рукой не хватай. Коечка в коечку возле меня девчонка из деревни – тихая да робкая, как мышь. Я ей вместо старшей сестры, за мой подол держалась…
Пухова по-бабьи пригорюнилась, темные глаза подернулись поволокой, брови горестно стыли на белом лбу. Сулимов терпеливо ждал.
– Хоть и трепало меня в жизни, да, видать, не истрепало – в самом соку была, ну а возраст-то под зарубочку, когда ждать дольше опасно, девичье на убыль пойдет. Подъезжали ко мне многие, но пуще всех Илья и Рафаил. Они уже давно приятельствовали, с конца войны считай, – тихий да буйный, дельный да беспутный, а как-то ладили, только вот на мне у них заколодило.
– А что же свело их, таких разных?
– Известно что – выгода. После войны все обживаться начали, строиться, ремонтироваться – нужда в рабочих руках большая. У Рафаила руки есть, а как их лучше приспособить – головы не хватает. Илья руками не очень силен, зато головой раскинуть может. Вот и держались друг за дружку, пока я промеж ними не выросла.
– Но и после вас их дружба, однако, продолжалась.
– Дружба, да уж не та. Тут их уже не выгода крепила – я старалась.
– Зачем вам было нужно их крепить?
– А вот о том и речь веду. Слушайте… Значит, навострились они на меня. Рафашка, тот разлетелся с разгона: хочу – проглочу, хочу – в крупу истолчу! Ну, не на таковскую напал, быстренько отшила. Шальные-то сразу голову теряют, пугать не в шутку стал – или со мной, мол, или никому, жизни лишу и тебя и того, кто к тебе сунется… – На гладком лице Пуховой проступил смущенный румянец, почти девичий, ясный. И решительное движение бровей: – Что скрывать, Илья Пухов не очень уж мне и нравился – выглаженный, без морщиночки и волосики прилизывал на косой пробор. Чудным казалось, что такой вот тихоня в нашем отчаянном поселке уживается. Не покрикивал, за грудки не хватал, ножа в кармане не прятал, а по струнке ходить заставлял поножовщиков вроде Рафочки Корякина… Вот и запала мне в голову мысль – ведь надежен!.. – Снова Пухова на минутку закручинилась, распрямилась, тяжело вздохнула: – Да-а, судьба!.. Ох, устала я к тому времени от жизни дерганой. Покою хотелось, чтоб день походил на день, чтоб каждый чистенький, чтоб наперед знать – ничего не собьется, не спутается, надежно. С Рафаилом какая надежность, жди сплошную войну. И даже знать ежели – ту войну выиграешь, то все одно накладно, измотаешься…
– Пухов. Понятно.
– Другого надежного рядом не было.
– И не ошиблись в выборе?
– Не ошиблась, – с какой-то горечью ответила Пухова. – День на день теперь походит, не отличишь.
