– Логично.
Он только в том и хотел убедиться – нет ли просчета в логике? А потому снова замкнулся в бесстрастном молчании, не выражая желания обрекать себя на беспокойное существование, искать роковую причину, которая, может статься, будет еще «не по зубам».
С усилием разогнулась Августа Федоровна, уставилась кротким старушечьим взором в Аркадия Кирилловича.
– Аркашенька, – протянула она сокрушенно, – ты сколько лет до этого искал?..
Старый, старый друг. Четверть века назад она, еще не седая, не сутулая, встретила бывшего капитана Памятнова и заговорила с ним, как будто была знакома всю жизнь. И капитан запаса, еще не закончивший тогда пединститута, почувствовал сразу себя в школе своим человеком. С тех пор его постоянно грела ее ненавязчивая доброжелательность. Впрочем, возле Августы Федоровны грелись многие, и каждый наверняка про себя думал – получает больше других.
– Навряд ли, голубчик, теперь отыщется быстрее. За это время сколько мимо нас учеников пройдет! Для каких-то будущих придется стараться. А они, будущие, кто знает, какими окажутся, может, и воспитывать-то их не придется. Разбег у тебя долгий, да прыжок будет ли?
– Так что, Федоровна, – ничего не делать?
– То-то и оно, хотя знаю – тебе не понравится. Забыть надо историю Коли Корякина. И поскорей. Перемелется…
Аркадий Кириллович шумно пошевелился на стуле.
– Да ты не вскакивай, не кипятись, – остановила его Августа Федоровна. – Опасность, если она и в самом деле есть, мы уже не отведем. Считай, злая беда стряслась, после драки кулаками не машут. Толку никакого не добьемся, а порядок в школе растрясем. Зачем?
– Верно! Верно! – снова взмыла Эмилия Викторовна.
– Ах, верно! – Аркадий Кириллович вскочил с места.
Августа Федоровна безнадежно вздохнула:
– Эх-хе-хе! Ретивое взыграло.
– Забыть историю Коли Корякина! Забыть! Спрятать! Не было ее! Не удастся, Августа! От учеников уже не отнимешь ее, не запретишь им судить и рядить на свой лад. А вы слышали – извращенно судят, убийством усовершенствовать жизнь собираются. Так начнем с простого: объясним им, что извращение это!..
– Не заваривай кашу, Аркашенька, всем коллективом потом ее не расхлебаем.
– Августа… Чуткая, добрая Августа, что с тобой? Все силы ребятам отдаешь, всю жизнь для них – и не расхлебаем, пусть остаются духовно горбатыми.
– Не дави чирей, Аркадий, – по всему телу пойдет. Молодой организм сам справится – зарастет без следа.
И Аркадий Кириллович растерянно оглянулся:
– Педа-го-ги! На что надеетесь? Бог не выдаст, свинья не съест, само собой зарастет? Так зачем же вы тогда нужны, педа-го-ги?
– Ого! – пробасил Иван Робертович.
– Все получили, не только я! – восторжествовала Эмилия Викторовна.
Августа Федоровна страдальчески сморщилась:
– Не верю я в твои страсти-мордасти. Не верю, Аркадий! Из нашей школы ничуть не хуже других люди выходят.
Только один директор молчал, сидел откинувшись, поигрывал на животе пальчиками.
10
Но вот он пошевелился, расправился, всем корпусом повернулся к Аркадию Кирилловичу:
– Вы слышали – не верим! Не убедили! Может, вы приведете более веские доказательства, чтоб мы разделили ваш ужас?
– Какие доказательства, когда вас не убеждает отцеубийство? – удивился Аркадий Кириллович.
– Приведите хотя бы еще один пример, столь же вопиющий.
– Такое часто не повторяется, Евгений Максимович.
– А раз не повторяется часто, то зачем подымать панику? Значит, имеем дело с явлением исключительным, не характерным. Для нашей жизни не характерным, для нашей с вами деятельности, Аркадий Кириллович. Не от нас пошло, от каких-то обстоятельств, случайно сложившихся помимо нас с вами.
– Всего однажды атомные бомбы разорвались над людьми, но тем не менее этот единичный случай дал повод для весьма реальной тревоги.
Евгений Максимович развел недоуменно руками:
– Коля Корякин – и атомная бомба! Ничего не скажешь – сокрушительный параллелизм… И все-таки даже он не доказывает, что школа подтолкнула своего ученика на отцеубийство. Это по-прежнему остается плодом вашего воспаленного воображения.
– Чувствую: вы тогда только мне поверите, когда снова и снова повторится нечто подобное. Но как раз этого-то я и не хочу допустить.
