– Нет, братец любезный. – Лютомер покачал головой. – Не отдам я тебе сестру на Ту Сторону, она роду здесь нужна. Уходи и дорогу к ней забудь. Иначе со мной тебе тягаться придется.
Он встал и медленно выпрямился во весь рост. Змей тоже поднялся, зависнув в воздухе и едва касаясь пола кончиком хвоста. Этот кончик беспокойно подергивался, на красивом лице ночного оборотня проступило злобное, хищное выражение. По оскаленным зубам пробежало пламя.
– Смотри, брат, – по-змеиному прошипел он. – Не пожалей потом!
– Уходи, – повторил Лютомер. – Нет тебе сюда дороги.
Змей Летучий, не ответив, взмыл вверх и рассыпался на тучу пламенных искр. Искры быстро вытянулись сквозь кровлю, в полуземлянке снова стало темно. Лютомер смотрел вверх, словно продолжал сквозь крышу наблюдать за полетом своего брата-оборотня, младшего из трех сыновей Велеса. Тот не мог ослушаться старшего брата, как сам Лютомер был бы вынужден уступить Черному Ворону, если бы их пути пересеклись. Но Змей – мстителен, и от него можно ожидать такого зла, что, может быть, и впрямь было легче отдать Молинку, раз уж она так ему приглянулась.
На пару следующих ночей Лютава еще оставалась с Молинкой, но Змей Летучий больше не тревожил их покой. Зато солнце жгло землю по-прежнему яростно, всходы вяли, отчаянно нуждаясь в дожде. И старшая жрица Молигнева решила просить дождя, пока зной не погубил все надежды на будущий урожай.
С самого утра все женщины княжеской семьи, за исключением разве что Замилы, собирались во дворе. Вышла и Молинка – уже немного посвежевшая, со слабым румянцем на щеках. Перед избушками дожидались младшие дочери Любовидовны – Ветлица, Премила и Золотава.
– Русавка, ты идешь? – крикнула Ветлица в окошко материной землянки, где еле-еле продрала глаза вторая из дочерей Любовидовны. – Солнце ждать не будет! Все прихорашиваешься? Не старайся, все равно женихов сегодня не будет, никто тебя не увидит!
– А нам женихи ваши вообще не нужны! – заявила Золотава. – Это вы, колоды старые, волнуетесь, а мы с Премилкой еще кагана хазарского подождать можем. Правда, Премилка?
Ей исполнилось всего одиннадцать лет, разговоры о женихах и прочем таком ее еще не волновали. Да и о чем им волноваться? Тринадцатилетняя Премила, высокая для своих лет, тоненькая и гибкая девочка, со светлыми золотистыми волосами и голубыми глазами, обещала вырасти красивой, да и сама Золотава во всем походила на Молинку, у которой от женихов не было отбоя. Метлой не отмашешься, как говорила Ветлица.
Самой Ветлице не так повезло с красотой, но при своей бойкости она и не терялась перед старшими сестрами, и нравилась молодым парням. Сейчас ей сравнялось всего четырнадцать лет, но наверняка уже не один жених с нетерпением дожидался, когда ей исполнится пятнадцать и можно будет к ней свататься.
– Вот уж кого нам не надо, так это кагана хазарского, – заметила Молинка.
После купальских событий в Ратиславле любили поболтать о хазарах, но Молинка вспоминала о них с содроганием. Пусть в землях вятичей ей так ни одного хазарина и не пришлось повидать, у нее не шло из ума, что сейчас, когда они тут собираются рвать цветочки и вить веночки, ее Ярко бьется с хазарами на Дону и может погибнуть! Настоящий Ярко, а не тот, с огнем на зубах, что являлся к ней пылающими искрами с крыши…
– У батюшки, вон, три жены в доме, и то все ругаемся, – заметила Лютава. – А у кагана знаешь, сколько жен! Двадцать пять! Нам в Воротынце Семьюшка рассказывала. Хазары дань берут с двадцати пяти племен и от каждого племени требуют кагану в жены княжескую дочь.
– И у вятичей требуют? – спросила любопытная Ветлица.
– У вятичей пока нет, а у поборичей и лебедян требовали. Это нам тоже Семьюшка рассказывала. Такое дело было, прямо никакой кощуны не надо. Приехали к поборическому князю люди от хазарского кагана, всякие беки и тарханы, стали требовать ему в жены дочь княжескую. А иначе, говорят, всю землю огнем пройдем, людей в полон уведем. А княжна Рутава совсем за кагана не хотела, у нее жених уже был. А он, как узнал про такую беду, забрал ее уводом. Князь смотрит – дочь-то пропала, что делать? Взяли девку из села, тайком приняли ее в род, Рутавой нарекли – и отдали. Вот, дескать, дочь моя перед богами.
