Затем у Геро зачесался нос.
Потом она просто положила свою руку вниз, на сиденье между ними, а ее мизинец коснулся внешней поверхности его правого бедра. Он почувствовал это, но руку она не убрала. Спустя целых двадцать минут непринужденного, приглушенного разговора, где ни намеком не было сказано о неуместности жеста, пришел черед следующего шага. Его сделал он, поерзав на сиденье, якобы стремясь размять затекшие мышцы. Но когда он снова принял первоначальное положение, его нога прижалась к ее, и она откликнулась ответным касанием. И снова никто на это, казалось, даже внимания не обратил. Прислушавшись к их разговору, можно было подумать, что общаются двое коллег из разных научных областей, которые встретились на профессиональной конференции и ведут самую невинную, открытую и скучную беседу в мире.
Но руку она так и не убрала, как и не ослабила давление ног. Они знали. Просто не говорили.
Спустя некоторе время Геро выпрямилась и встала.
– Где туалет?
Роберто указал куда-то в сторону. Она благодарно улыбнулась, протиснулась вдоль ряда сидений и ушла в заднюю часть самолета.
Диаз смотрел ей вслед. В глубине души он уже несколько часов ощущал самую настоящую панику. Он не мог поверить в то, что происходит. Ни одна из его относительно безобидных интрижек не заходила настолько далеко, и он чувствовал себя так, словно тонул в грязной яме со скользкими стенками, откуда не мог выбраться. Любое движение только ухудшало его положение, а когда он не двигался, в права вступала гравитация и тоже тянула его вниз.
Но ему нравилось подобное состояние. Он чувствовал злость – из-за того, что не получал желанного или заслуженного дома. И почему бы не позволить себе чуть больше с ней, с прекрасным созданием, с женщиной, которая ни о чем его не спрашивала и нашла его столь привлекательным и так искренне им заинтересовалась? Почему бы и нет, за исключением того, что это абсолютно неправильно? А может, ничего и нет. Может, прикосновения ее руки и ноги легко объяснимы вполне невинными причинами – господи, она, вероятно, не заметила – и его чрезмерно сильное желание стоило приструнить остатками логики, как и всегда.
А что, если все происходит на самом деле, и он этого хотел? Может, он сейчас тоже встанет, пойдет в заднюю часть самолета, поговорит с ней немного, и если ее взгляд задержится на нем чуть дольше положенного, он поцелует ее. Именно это он и сделает. И прямо сейчас.
Роберто собрал всю обиду и праведный гнев, накопившиеся за три года не слишком удачного брака, и поднялся на ноги.
И почувствовал, что его крепко держат.
Он обернулся. Трини уже проснулась и внимательно смотрела на него, пальцы ее сильной правой руки крепко сжимали его левое предплечье.
Он взглянул на нее сверху вниз с деланым выражением абсолютной невинности на лице. Она молчала, однако ее прожигающий насквозь взор, казалось, озарял полумрак салона.
– Сядь, Роберто.
Он открыл рот, но не произнес ни слова. Лгать он никогда не умел, а импровизировать бы не смог, потому, вместо того чтобы пробормотать какую-нибудь глупость, он лишь пожал плечами в стиле понятия не имею, о чем ты.
– Сядь.
Он подчинился.
Трини наклонилась и положила руку на его затылок.
– На тебя это не похоже.
Он ощутил, как его щеки заливает горячий румянец – смущение, гнев, сдерживаемое желание посылали кровь ему в лицо.
– Не лезь.
– Именно это я и хотела сказать. – Она продолжала пристально смотреть на него.
Роберто отвернулся. Он чувствовал себя униженным и хотел ответить ей тем же.
Он вновь поглядел на Трини.
– Ревнуешь?
Он хотел уязвить, и у него даже получилось: он ранил ее и достиг цели. Лицо Трини вытянулось, слегка, почти незаметно, скорее от разочарования, чем от уязвленной гордости.
Ее первый и единственный брак распался лет десять назад, и сам факт, что она вообще вышла за кого-то замуж, был весьма примечателен. Произошел разрыв вовсе не из-за постоянных разъездов и неизбежной секретности, а потому, что Трини не испытывала особой любви к человеческим индивидам. Правда, с людьми все было нормально: просто ей самой не нравилось смотреть на них или их слушать.
