– Какую такую объяснительную? – пролепетал Зубков. – Что писать?
– В объяснительной вы изложите, что вы сделали, почему, кто был инициатором этой низости и кто конкретно принимал в этом участие.
– Извините, Анна Карловна, – поднялась Запевалова, – но мы как-то не совсем понимаем, о чём вообще речь.
– О том, как вы измывались над Волковой, как били и унижали её, – с горячностью ответила Майя.
– Кто вам такое сказал? – Запевалова сыграла настоящее изумление. – Никто её и пальцем не трогал!
– Ну да, ну да, – с ехидцей начала было Майя, но Запевалова её перебила:
– Да! Мы, конечно, не воспылали к ней любовью. Но она сама виновата. Мы её и видели-то полтора раза. Она же почти всё время отсутствовала. Я вот, например, вообще забыла, что такая у нас учится. Где тут справедливость? Она прогуливает школу, придумывает какие-то нелепые отговорки, то она болела, то её били, а мы теперь должны объяснительные писать, отвечать за какое-то выдуманное преступление. Говорю вам, никто её не бил, не унижал, вообще не трогал.
– Не трогали мы её! – наши тут же воспрянули.
– Точно, – подал голос осмелевший Лопырёв, – пусть теперь и врач тоже пишет объяснительную, чего это она болела, а справку не принесла. Так, что ли? – Лопырёв усмехнулся собственной шутке, но тотчас заткнулся и опять сник, потому что директриса буквально пригвоздила его своим фирменным взглядом. Но Запевалову, раз уж она пошла вразнос, так просто с пути не собьёшь.
– Это она вам сказала, что мы ей что-то делали? – с самым что ни на есть искренним негодованием спросила Женька. – Майя Вячеславовна, а почему вы ей безоговорочно верите?
– Что ты этим хочешь сказать, Запевалова?
– Только то, что, не проверив её слова, вы обвиняете целый класс в каких-то диких злодеяниях. Если бы над ней действительно кто-то из нас или даже все мы, как она говорит, издевались, почему она сразу об этом не рассказала? Не сняла побои? Эти побои вообще кто-нибудь видел? Почему только сейчас, когда всплыло, что она прогуливала, Волкова вдруг вспомнила, что её, оказывается, били? Может, потому что отмазка с болезнью больше не прокатит? А в Уголовном кодексе, между прочим, есть ещё и другая статья – сто двадцать девятая, за клевету.
Да уж, Уголовным кодексом Запевалову не запугаешь. Она в нём разбирается не хуже юриста – отец, наверное, поднатаскал.
– Да, – осмелел Зубков и обратился к матери Волковой: – Вы бы лучше у своей дочери спросили, где она шаталась всё это время.
– Да что они такое говорят? – ахнула её мать, оглядываясь то на директрису, то на Майю.
Но Зубков уже и сам понял, что сболтнул лишнего, испуганно потупился и почти до подбородка уполз под парту. Директриса так на него посмотрела, что я бы не удивилась, если бы он вдруг начал заикаться от её взгляда.
– Встань, – скомандовала она.
Зубков тяжело и нехотя вылез из-за парты.
– Иди в мой кабинет. Секретарю скажешь, что я тебя отправила. Подождёшь там, а я потом лично с тобой побеседую.
Когда он вышел, директриса переключилась на Женьку:
– Так, значит, ты, Запевалова, утверждаешь, что вы здесь абсолютно ни при чём?
– Абсолютно, – невозмутимо ответила Женька.
– И новую одноклассницу никто из вас ни разу не обижал?
– Ни разу!
Ну и выдержка у неё!
– А ты что на это скажешь? – Анна Карловна внезапно повернулась к Волковой.
Та, вместо ответа, неожиданно разревелась.
– Выведите дочь и успокойте, – сухо, без тени сочувствия обратилась она к матери Кристины.
– Я выслушала тебя, Запевалова, и буду разбираться дальше. А сейчас вы, тем не менее, напишите объяснительные, во всех подробностях. У вас двадцать минут.
Я написала, что Волкову никто не бил и что она выдумала эту историю как отговорку. Примерно такие же объяснительные были у всех остальных. Мы сверились после классного часа. Кто-то посетовал насчёт Зубкова, мол, как бы не прокололся. Но Запевалова отмахнулась:
– Зубков – свой человек и прекрасно знает, что бывает у нас с предателями. Так что, я уверена, никого он не сдаст.
– Как ты думаешь, Женька, Карга нам поверила? – спросила Лукьянчикова, которая, как и я, весь классный час тряслась от страха.
