— Лина, ты не понимаешь!
Она обернулась к нему. Лицо холодное, глаза прищурены.
Марк взбешенно заходил из угла в угол по комнате.
— Ты не понимаешь! — повторил он, — Я не могу тебя потерять! Ты единственное существо в этом мире, кому я полностью доверяю. И что мне делать, если тебя схватят? Если меня будут тобой шантажировать? Война идет, неужели ты не понимаешь таких элементарных вещей?
— Конечно, понимаю, — язвительно проговорила она, следя за ним, — Господин понтифик боится за собственную шкуру!
— Лина! — он прикрикнул на нее. Когда девушка переходила к такому язвительно-холодному тону, это значило, что она в последней стадии злости, — Ты не права!
— А что — Лина? Правда глаза колет? Великий понтифик, древний высший боится, что его могут заставить выполнять какие-то требования!
— Я боюсь не их, а за тебя!
— Да неужели? — повысила голос девушка. Нервничая, она теребила пояс на халате, то почти распуская узел, то туже его затягивая. С мокрых волос вода капала на светлую ткань, оставляя на ней темные дорожки.
Он остановился, глубоко вздохнул, пытаясь прийти в себя и не наорать на девушку окончательно.
— Тебя могут украсть и шантажировать меня, а в условиях текущей войны требования могут быть абсолютно любыми. Начиная c клана и заканчивая моей жизнью!
— Да, Марк, могут! Могут! — она оставила пояс в покое и всплеснула руками, — И что ты выберешь? Если меня украдут и предложат тебе на выбор мою жизнь или твою? Или клан? Что ты выберешь, понтифик? Что?
— Я не знаю! — закричал он.
Марк снова заходил из угла в угол, запустив в отчаянии руки в волосы.
— Я! Не! Знаю!
Лина молча отвернулась обратно к окну и безмолвно посмотрела на ночную улицу.
Мужчина подошел к ней ближе и чуть обнял за плечи:
— Я, правда, не знаю, — сказал он тихо, — И я честно тебе об этом говорю.
Она нарисовала кружок на стекле и прошептала:
— Что для тебя важнее: я или клан?
Он скривился как от боли.
— Лина, я правлю кланом уже больше пятисот лет. Пятьсот лет! Это очень много, понимаешь? И когда ты меня спрашиваешь о том, что я выберу, это фактически спросить, без чего я согласен жить: без сердца или без головы. Ты — мое сердце, но клан — мой разум, — он склонился к ней и поцеловал, едва касаясь, в шею, — И я не знаю, что в итоге я выберу.
Она молча его слушала, никак не реагируя на ласку.
— Но я искренне надеюсь никогда не встать перед таким выбором. Потому что, ты — единственное существо в моей жизни, которым меня могут шантажировать. Ни брат, ни Фил, никто другой, только ты.
Она чуть дернула плечом, но Марк не убирал своих рук.
Лина понимала. На самом деле понимала его.
Она прекрасно помнила, как было тяжело отцу выходить на пенсию по выслуге лет. Человек, всю жизнь проработавший в одном единственном строительном управлении, поднявший отдел буквально с нуля, он с большим трудом пытался адаптироваться к спокойной жизни пенсионера, потеряв в одночасье чуть ли не смысл всей своей трудовой жизни.
Девушка опустила голову и зажмурилась.
— Но ты мне не хозяин, Марк, а я не твоя рабыня!
А вот это уже ему не понравилось.
— Лина, твое клеймо говорит о том, что ты мне принадлежишь, — нахмурился понтифик.
— Принадлежу, — согласно кивнула девушка. — Но я не рабыня, Марк.
— Есть определенные правила…
— Я не рабыня! — девушка твердо повторила.
Он тихо вздохнул с каким-то жутким отчаянием. Развернул ее к себе и с силой обнял, прижимая к себе.
— Я никогда не считал тебя рабыней, радость моя, — прошептал он ей на ухо, — Но мой приказ ты выполнишь.
…
Утренний солнечный лучик падал на пол сквозь неплотно задернутый тюль на окне. С тех пор как в этой комнате поселилась неожиданная гостья, здесь было темно и тихо, чтобы ей не помешать.
На кровати под тонким одеялом лежала маленькая худенькая девушка, закрыв глаза.
«Не очень-то она и живая», подумала Леночка и спросила у матери:
— Мама, а она что, больше никогда не очнется?
Галина оторвалась от книжки, которую читала и сурово посмотрела на дочь:
— У тебя есть список лекарств, почему ты до сих пор не в аптеке?
Леночка вздохнула и еще раз посмотрела на больную. Погладила ее по руке, поправила пару волосков челки.
